Цезарий Збешховский - Искажение

Примерно в километре дальше видна первая вспышка. С обочины стреляет в небо гейзер голубого света, потом еще один, отчетливо изгибающийся в сторону автомобиля партизан, а сразу же за ним третий, ослепительная электрическая дуга. Я приказываю Балларду затормозить, несмотря на вопли сержанта. Усиль отдает аналогичный приказ.

И как раз вовремя — голубые молнии уже атакуют машину перед нами, швыряя ее влево и вправо, пока та не съезжает с дороги и не ударяется о камень. Ее плотно охватывает переплетение светящихся пальцев, убивая всех находящихся внутри. Никто из повстанцев не пытается сбежать.

Я совещаюсь с Голей, который наконец понял, что продолжать погоню мы не можем. Сержант отдает приказ возвращаться на базу; по дороге к нам присоединяется отделение Нормана. Они застрелили четверых боевиков, а потом для надежности еще бросили в горящий остов гранату.

Мы возвращаемся не кратчайшим путем — нужно сделать крюк до подъездной дороги к базе, где, как мы и предполагали, погибли наши товарищи. Не выдержав напряжения, они ударились в панику, стоя на посту, и, похоже, покрыли себя позором: их поглотил страх перед пустыней. Свет фар по очереди выхватывает из темноты тела. Мы грузим мешки в грузовой отсек нашей «двухсотпятидесятки».

Пурич перебирает четки, бормоча молитву. Подобные набожные моменты настолько не соответствуют знакомому образу Даниэля, готовому с дьявольским взглядом потрясать кулаками и ругаться на чем свет стоит при виде врага, что я даже качаю головой от удивления. Видимо, ему каким-то волшебным способом удается соединить не подходящие друг к другу фрагменты, причем столь гладко, что при этом не скрежещут никакие шестеренки. А может, я просто их не слышу, ибо мои уши заливает тьма, в которой все мы тонем, будто в смоле. С абсурдным чувством облегчения мы возвращаемся к свету, в населенный призраками дом, с каждым днем становящийся все безлюднее.

Сразу же после операции мы являемся с докладом к капитану Беку, который взволнованно расхаживает по комнате, бледный от усталости.

— Не понимаю! — кричит он. — Не понимаю, блядь, что вы мне говорите.

— Господин капитан, — отвечает лейтенант Остин, — присутствующие здесь сержант Голя, капрал Трент и капрал Усиль увидели вспышку, которая уничтожила машину убегавших от них партизан.

— Марсель, твою мать, какую машину?! Они обе уничтожены.

— В первый автомобиль попал выстрел с «феникса», а затем его обезвредило отделение капрала Нормана, — терпеливо объясняет лейтенант. — Вторая машина повстанцев преодолела значительно большее расстояние и на глазах преследователей угодила в нечто похожее на эпицентр грозы. Мы не знаем, что это — некое природное явление или нечто иное.

Я делаю шаг в сторону офицеров. В это мгновение в дверях появляются майор Вилмотс и лейтенант Мерстрем, но я не позволяю им сбить себя с толку и поднимаю руку, будто в учебке.

— Разрешите кое-что добавить, господин капитан?

— Говори, Трент, только постарайся короче.

— Господин капитан, это не природное явление. Прошу прощения, что повторяюсь, но нас атакует гигантский объект, который находится под нами. Из обрывков информации, которые я получил, можно сделать вывод, что данный объект не позволит нам пересечь обозначенную границу. Он весьма продвинут технически и может использовать в своих целях различные аномалии.

— Опять фантазии. — Микель Бек тяжело опускается на стул.

— Пять дней назад капрал Трент предполагал нечто подобное в связи с пропажей отряда лейтенанта Мюллера. — Остин старается говорить как можно спокойнее. — Найденный к северу от базы труп капрала Хейнце, а также случившееся сегодня с повстанцами вполне соответствуют данному описанию. Мы не можем отвергать такую возможность, пока ее не проверим.

— Хочешь сказать, Марсель, что нас окружает некий барьер?

— Маркус, поделись с господином капитаном своими подозрениями, — просит Остин.

— Я считаю, что нечто находящееся под землей хочет заставить нас повиноваться и потому с самого начала пытается запереть нас в ловушке и одновременно «размягчить». Оно способно влиять на электромагнитное поле в радиусе нескольких километров от Отортена. В боевых целях оно также использует излучатели волн.

— Но что ему от нас нужно? О чем ты говоришь, сынок?!

— Думаю, это выяснится в ближайшие несколько дней, а может, и часов. Это видно даже по растущим потерям. Объект готовился к столкновению с нами с первого дня нашего пребывания на базе Дисторсия, а может, даже и раньше. Алгоритм могло запустить присутствие инженерных войск.

Сзади слышится чей-то кашель. Я уверен, что это Вилмотс.

— Капрал Трент прав, капитан, — говорит майор. — У нас есть основания предполагать, что объект, о котором речь, — огромный беспилотный корабль, который самим своим присутствием вызывает аномалии. Я сам долго не мог в это поверить, даже после того, как полковник Мориц поручил мне проверить Дисторсию. Пауль весьма здравомыслящий человек, даже в большей степени, чем ты, Бек. Тем не менее нам надлежит составить рапорт и до прибытия подкрепления взять под охрану находящуюся на корабле технологию. Как он там называется, капрал?

— «Heart of Darkness», — машинально отвечаю я.

— Вполне адекватное название, — кивает майор. — Предлагаю перестать делать вид, будто мы устанавливаем мир в регионе, и сразиться с настоящим врагом.

Капитан Бек смотрит на него широко раскрыв глаза.

Когда-то давно, в самом начале миссии, души наши тоже были грязны. Мы прибыли в Ремарк с наслоениями жирного налета, годами копившегося в мозгах. Память либо создает эти черные слои год за годом, либо внезапно захлестывает сознание. Люди таковы по своей природе, и лишь иногда, когда им удается превзойти себя, ярко вспыхивают, совершая акты творения или самопожертвования. Так что, если честно, мы прибыли сюда в плачевном состоянии.

Есть, однако, принципиальная разница между смертью, которую ты носишь в себе с детства, и тем отвратительным пальцем, которым Эстер ковыряется в твоем нутре. Уже не измены, не несбывшиеся надежды и невыполненные обещания, не трусость или внезапные приступы агрессии против более слабых формировали нас с того момента, когда мы прибыли в пустыню.

Мы не очерняем человечность, не дискутируем с ней. Мы избавляемся от человечности — атрофируется личность, распадаются социальные и причинно-следственные связи. Нас выскребли из материнской утробы, бросили среди камней и вынудили проявлять механическую активность. Синдром Котара, затронувший часть персонала Дисторсии, можно сравнить с биологическим манифестом. Пациенты доктора Заубер заявляют миру каждым своим жестом и словом, что из субъекта, из конкретного «кого-то», они превратились в неопределенное «нечто», а затем в кровавое нечеловеческое «ничто».