Клиффорд Саймак - Ветер чужого мира [сборник litres]

Ведь чтобы как-то скрасить это одиночество, у него теперь даже не было денег.

В эту ночь, когда он лежал в постели, на него нахлынули удивительные мысли. Он представил себе другое одиночество, еще более страшное, чем то, которое он когда-либо знавал на этой заброшенной ферме; ужасное, беспощадное одиночество межзвездных пустынь, мятущееся одиночество того, кто ищет какое-то место или живое существо, и хотя их туманные образы лишь едва вырисовываются в сознании, он обязательно найдет то, к чему стремится, и это самое важное.

Никогда ему не приходили в голову такие странные мысли, и внезапно он понял, что это вовсе не его мысли, а того другого, что был с ним рядом в комнате.

Напрягая всю свою волю, он попытался встать, но не смог. На мгновение он приподнял голову, но тут же уронил ее обратно на подушку и крепко заснул.

На следующее утро, когда Мозе позавтракал, оба они пошли в гараж и вытащили во двор клетку. И это таинственное неземное сооружение стояло там в холодном и ярком свете зари.

Существо подошло к клетке и начало было протискиваться между двумя прутьями, но, остановившись на полпути, вылезло обратно и подошло к Старому Мозе.

– Прощай, друг, – сказал Мозе. – Я буду скучать по тебе.

У него как-то странно защипало глаза.

Тот протянул ему на прощанье конечность, и, схватив ее, Мозе почувствовал, что в ней был зажат какой-то предмет, нечто круглое и гладкое, перешедшее из руки существа в руку Мозе.

Существо отняло свою руку и, быстро подойдя к клетке, проскользнуло между прутьями. Оно потянулось к корзинке, внезапно что-то вспыхнуло, и клетка исчезла.

Мозе одиноко стоял на заднем дворе, уставившись на место, где уже не было клетки, и вспоминая, что он чувствовал или думал – или слышал? – прошлой ночью, лежа в постели.

Должно быть, существо уже там, в черном безысходном одиночестве межзвездных далей, где оно снова ищет какое-то место, или вещь, или живое существо, которые не дано постичь человеческому разуму.

Мозе медленно повернулся, чтобы, захватив из дому ведра, пойти в сарай доить коров.

Тут он вспомнил о предмете, который держал в руке, и поднял к лицу все еще крепко стиснутый кулак. Он разомкнул пальцы – на его ладони лежал маленький хрустальный шарик, точно такой же, как тот, что он нашел в складке-кармане похороненного им в саду трупа. С той только разницей, что первый шарик был мертвым и матовым, а в этом мерцал живой отблеск далекого огня.

Глядя на него, Мозе ощутил в душе такое необыкновенное счастье и покой, какое ему редко случалось испытывать раньше. Словно его окружало множество людей и все они были друзьями.

Он прикрыл шарик рукой, а счастье не уходило – и это было совершенно непонятно, ведь ничем нельзя было объяснить, почему он счастлив. Существо в конце концов покинуло его, все его деньги пропали, и у него не было друзей, но, несмотря ни на что, ему было хорошо и радостно.

Он положил шарик в карман и проворно зашагал к дому за ведрами для молока. Сложив трубочкой заросшие щетиной губы, он принялся насвистывать, а надо сказать, что уже давным-давно у него даже в мыслях не было посвистеть.

Может быть, он счастлив потому, подумал он, что прежде чем исчезнуть, существо все-таки остановилось, чтобы пожать ему на прощание руку.

А что касается подарка, то, каким бы он ни был чепуховым, как ни дешева была безделушка, основная ценность его заключалась в том простом чувстве, которое он пробудил. Прошло много лет с тех пор, когда кто-либо удосуживался сделать Мозе подарок.

В бездонных глубинах Вселенной было одиноко и тоскливо без Друга. Кто знает, когда еще удастся обрести другого.

Быть может, он поступил неразумно, но старый дикарь был таким добрым, таким неловким, жалким и так хотел помочь. А тот, чей путь далек и стремителен, должен путешествовать налегке. Ему больше нечего было дать.

Когда Бронсон повернул машину на ведущую к ступеням Крамден-Холла петляющую дорогу, я ощутил в окрестном пейзаже перемены, хотя и не сразу понял, какие именно.

– Глядите-ка, пагода исчезла! – наконец догадался я.

– Да, снесло как-то ночью ураганом несколько лет назад, – сообщил Бронсон. – Уж больно она была хлипкая.

В остальном все осталось по-прежнему. Енотов Ручей ничуть не переменился. Он спокойно располагался на своем месте и, хотя несколько обветшал, изо всех сил старался выглядеть как ни в чем не бывало.

– Да и хорошо, что нет ее, – продолжал Бронсон. – Все равно она была здесь как-то не к месту. По мне, так чересчур легковесная.

Машина подкатила к колоннаде и остановилась.

– Заходите, – сказал Бронсон. – Старик Пратер вас ждет. А я поставлю машину и принесу ваши чемоданы.

– Спасибо, что встретили. Давненько мы не виделись, Бронсон.

– Лет пятнадцать, – уточнил он, – а то и все двадцать. Года нас не балуют. А вы не заглянули к нам ни разу.

– Да, – согласился я, – не довелось.

Машина отъехала, и как только она скрылась из виду, я увидел, что был не прав. Пагода никуда не пропала, залитая закатным светом, она по-прежнему стояла на своем месте – точь-в-точь такая, какой запомнилась. Примостилась на опоясанной изгибом дороги лужайке. Возле угла пагоды тянулась к небу сосна, а под стеной шелестел листьями тис.

– Чарльз, – донеслось сзади, – Чарльз, как я рад тебя видеть.

Я обернулся и увидел ковыляющего вниз по лестнице Старика Пратера.

Я быстро пошел навстречу, и мы немного постояли, глядя друг на друга в угасающих лучах заката. Старик Пратер почти не изменился. Пожалуй, чуточку постарел и поистрепался, но пока не горбился и держался молодцом, демонстрируя чуть ли не армейскую выправку. От него все так же исходил воображаемый запах мела. Величественный, как и прежде, разве что с годами все черты чуточку смягчились, подумал я, глядя на него.

– Тут все как раньше, – сказал я, – только плохо, что пагода…

– Эта набившая всем оскомину штука рухнула. Мы замучились разгребать обломки.

Мы поднялись по лестнице.

– Хорошо, что ты приехал. Вероятно, догадываешься, что у нас проблемы. Видишь ли, по телефону я не мог вдаваться в подробности.

– Я ухватился за возможность приехать сюда. Разумеется, я сидел без дела с тех самых пор, как меня вышвырнули из Института времени.

– Но это было два года назад. И никто тебя не вышвыривал.

– Уже три, – возразил я. – И вышвырнули, причем довольно явно.

– По-моему, обед давно готов. Лучше поторопимся к столу, а то старик Эмиль…

– Эмиль здесь?

– Мы еще держимся. – Старик Пратер тихонько хихикнул. – Бронсон, я и Эмиль. Приходят и молодые, но у них не та школа. А мы стали сварливыми. Временами даже въедливыми, особенно Эмиль. Он придирчив сверх всякой меры и может отругать, если опоздаешь к обеду или съешь меньше положенного, – считает это оскорблением для своей стряпни.