Эрве Ле Теллье - Аномалия [litres]

Башня “Суриайя” – один из самых амбициозных проектов архитектурного бюро “Ванье & Эдельман”, шедевр изобретательности и стиля: восьмидесятиметровый небоскреб, облицованный стеклом и бамбуком, стянутый стальными профилями. На северном фасаде конденсируется вода, которая используется для орошения зелени на восточном фасаде, а на южном и западном чередуются оконные проемы и солнечные панели – ведь sūryayā означает “солнце”, – обеспечивающие здание электроэнергией. Башня станет символическим промежуточным звеном между районом музеев и университетским кварталом, в ней разместятся стартапы в поисках имиджа, и все этажи уже зарезервированы. Никакая избыточность не испортит простоту небоскреба, это само совершенство, достигнутое постоянным отсечением лишнего. Даже их китайским конкурентам пришлось признать поражение.

Но индийский субподрядчик смухлевал, сэкономив на бетоне для фундамента, бедный Нильсен слишком поздно это заметил, и работы идут теперь с двухнедельным опозданием. Андре Ванье, воспользовавшись своим кратким визитом, грозит, договаривается, выносит заключения, и пусть сегодня воскресенье, в тот же день ближе к вечеру он улетит в Нью-Йорк, к своему “Кольцу”.

“Другие приоритеты”. Андре воротит от этих слов, интуитивно и безошибочно выбранных Люси, от безвозвратно погибшего прошлого, от остывшего чувства. Люси нарочито жестока, потому что ей хочется, чтобы отныне между ними все было непоправимо, она предпочла свести то немногое, что они прожили за три месяца, к очередной интрижке, банальной и мимолетной, – ну подумаешь, переспала со стариком, пока еще более или менее годным к употреблению, несмотря на увядшую кожу и старомодное имя, которым детей уже никто не называет. Не исключено, что он выносит себе более строгий приговор, чем менее суровая Люси.

Они познакомились три года назад. На каком-то ужине у Блюмов. Он там заскучал и собирался уже уходить, когда вошла совсем еще юная девушка – “Извините за опоздание, надо было выставить свет в одной сцене полного метра”. Люси – монтажер.

Андре изо всех сил пытался вести себя сдержанно, но не мог оторвать от нее глаз, она была, что называется, “в его вкусе”. Его завораживала сила ее голоса: она никогда не говорила на повышенных тонах, каждая фраза, срывавшаяся с ее губ, была сдержанна, обдуманна, она, казалось, внушала свои слова, и как только, сосредоточившись, принималась развивать какую-то мысль, у нее на виске начинала пульсировать крошечная жилка. Позже он узнал, что в двадцать лет она родила сына, Луи, которого с самого начала воспитывала одна. Возможно, повышенным чувством ответственности матери-одиночки и объясняется, думал Андре, полное отсутствие в ней всякого легкомыслия.

Да, Люси потрясла его, и это еще слабо сказано. Будь он на двадцать лет моложе, он предложил бы ей родить от него. Разница в возрасте сделала все неправдоподобным. Жанна, его дочь, ненамного младше Люси. Не так давно он в шутку спросил одну женщину: “Согласны ли вы стать моей вдовой?” Потенциальная вдова даже не улыбнулась. И почему его подруги становятся все моложе и моложе? Друзья старятся вместе с ним, а любимые женщины – нет. Он спасается бегством, ему страшно. Ужинать с кандидаткой в покойницы он еще может, а вот спать – увольте.

Они встречались с Люси два года. Он не мог ее не видеть. В один чудесный день она поцеловала его, и чудо продлилось несколько месяцев.

Архитектор составляет список того, что именно в поведении Люси мало-помалу уничтожило его, и приходит к выводу, что все так или иначе сводится к проблеме тела. С тех пор как он угадывает смерть на горизонте, то есть уже довольно давно, центром того, что он называет любовью, для него стало желание. Люси же явно смещает оное на периферию.

Когда Люси возвращалась домой, измученная долгими часами монтажа, он вставал, улыбаясь, чтобы обнять ее, но в каждом ее движении ему чудилась сдержанность, хотя это объяснялось, пожалуй, просто усталостью; стоило им лечь, как его охватывал страх, что любой его слишком назойливый порыв оттолкнет ее; ночь он проводил вдалеке от нее, она держала его за пределами того, что именовала своим “жизненным пространством”, правда, скорее всего, для ее поколения этот термин никоим образом не связан с нацистским Lebensraum . Она засыпала, и он тут же чувствовал, что скучает по ней. Андре маялся, боялся захрапеть, усугубить ее дискомфорт или, того хуже, крепко уснуть, потому что тогда, пробудившись, она обнаружит рядом противного старика, спящего с открытым ртом, из которого к тому же дурно пахнет.

Утром, как только раздавался звонок будильника, Люси вскакивала, даже не поцеловав его; он смотрел без очков сквозь утреннюю расплывчатую муть, как это столь желанное тело выскальзывает из спальни в ванную комнату. Он долго слушал, как течет вода, представлял, как она стоит, голая, зажмурившись под горячими струями, и у него теснило грудь от боли и, возможно, унижения.

Будь ему тридцать, будь у него упругая кожа, пока еще вечная кожа, которой не страшны морщины и смерть, и все еще густые черные волосы, разве Люси сбежала бы под утренний душ от героя-любовника? А что, если бы на его месте оказался красавчик Нильсен, ну да, Нильсен, почему бы и нет, и его пробирает дрожь от промелькнувшего вдруг видения импозантного Нильсена, оседлавшего его прелестную Люси. Вот и ответ, и он им распят.

Но иногда Люси все же клала на него руку, проверяя его твердокаменность, и садилась верхом. Он глубоко входил в нее и, поскольку в этой позе целоваться никак не получалось, пытался привлечь ее к себе; но она почти сразу выпрямлялась и быстро кончала. Всем своим стройным, вспотевшим телом она давала ему понять, что свое мужское удовольствие он должен получить прямо сейчас. Андре пытался быстро и грубо достичь освободительного наслаждения. Но ни этот ритм, ни темп явно ее не устраивали.

Желание, печаль и тревоги понемногу лишили Андре всякой осторожности, и несколько раз он рискнул неуклюже проявить настойчивость, впрочем, существует ли вообще настойчивость уклюжая? Отвергнутый в самом своем существе, не утоленный телом, он уже не знал, где найти другой центр притяжения. Как долго еще ему суждено оставаться мужчиной? Возраст с проклятой шестеркой в десятках неуклонно подтачивал его. Люси уже сейчас так яростно его не хочет, а с годами он точно не станет привлекательнее.

Рикша въехал прямиком на стройку, c треском выписывая зигзаги по заляпанным грязью деревянным настилам, и наконец затормозил перед большим сборным строением, увенчанным внушительным логотипом фирмы В&Э.

Андре поднялся в просторный зал на втором этаже, где его уже ждал Нильсен. Люси с Нильсеном? Нет, дурацкая была идея.