Эрве Ле Теллье - Аномалия [litres]

Ванье смотрит на камеру, установленную в центре зала, понимает, что все уже записано. Пудловски, смущенно кивнув, поспешно продолжает:

– Камеры высокого разрешения, направленные микрофоны. АНБ натыкало их тут… довольно много. Члены экипажа и пассажиры могут вставать, двигаться – камеры для этого и предназначены, они будут следовать за ними автоматически.

Она что-то быстро печатает, и тут же на экране появляется изображение Андре Джуна. Еще одно движение – и экран разбивается на две части, на второй половине возникает Люси.

Ванье ошеломлен. Одно дело знать, другое – пережить самому.

“Он” и Люси сидят за столом, лениво разговаривают. Еще один клик Пудловски, и включается звук, их диалог синхронно переводится, и текст высвечивается на экране уже на английском.

– Ну что, блин, американо? – кривится Андре Джун.

So, pancake and сoffee? – тупо рапортуют субтитры.

Они “блин” перевели буквально, система еще барахлит, успокаивает себя Андре Марч…

– Я выйду на минутку, мистер Ванье. – С этими словами женщина из ФБР встает, оставив его наедине с экраном.

Завороженный, сбитый с толку, он смотрит на другого Андре, на его морщины, серые, словно молочный сапфир, глаза, дряблые щеки, на которых проступает седая щетина, растрепанные волосы. Каждое утро Андре бреется перед зеркалом, но он и его отражение уже привыкли друг к другу. А эта камера неподкупна, высокому разрешению дружелюбие противопоказано, и съемка ведется без всякой куртуазности – он смотрит на старика. Потрепанного, необаятельного, усталого. Он ищет на его лице печать неувядающей молодости, которую, как ему иногда кажется, он воплощает, но не находит ее. Возраст все затянул грязевой коркой. Он кажется себе одутловатым, заплывшим. Надо бы сесть на диету. Нет, решительно, старение – это не просто желание изменить обожаемым “Роллинг Стоунз” с “Битлз”.

Рядом со стариком сидит озаренный светом ангел. Это Люси начала марта, Люси с еще длинными волосами, еще ласковым взглядом, это еще его Люси, которую он пока не отпугнул. Когда этот другой Андре берет Люси за руку, он вообще не испытывает ревности, какое-то помрачение побеждает все. Он смотрит, как Андре, тот, кем он был когда-то, встает, идет к кофейным автоматам и инстинктивно, потому что тот Андре еле тащится и ужасно сутулится, расправляет грудь и до боли сжимает руку в кулак.

Стоя в своей камере с прослушкой, под наблюдением АНБ – да плевать он хотел, – Андре думает только о Люси и о другом себе, а вовсе не о практических вопросах. Ни на мгновенье он не забеспокоился о компании “Ванье & Эдельман”, ну не может же она превратиться в “Ванье, Ванье & Эдельман”, не думает он и о своей дочери Жанне, у которой теперь два отца, и оба лишние, хотя в этом, несомненно, найдутся свои плюсы, он не беспокоится о парижской квартире, где им придется жить вместе, ни о своем доме в Дроме…

Нет, ни о чем таком он пока не думает. Кошмар на экране неумолимо затягивает его. Ему бы и хотелось оторвать от него взгляд, но его уносит головокружительный вихрь. Он стоит в тесной комнатке, и нечеловеческий груз давит ему на грудь, он задыхается. Увы и ах, там внизу вовсе не влюбленная парочка, а просто встревоженный предупредительный старпер, трепещущий от любви к равнодушной молодой женщине. Тот Андре пребывает еще во власти первого очарования, принимая сдержанность Люси за осторожность, ее безразличие за выражение особой мудрости. Но Андре Марч понимает теперь, что все время боялся обратить ее в бегство, спугнуть очаровательную ласточку, согласившуюся летать подле дряхлой вороны. Черт, любовь, настоящая любовь, не может завязаться тоскливым узлом в сердце. Он никогда не чувствовал себя с ней безмятежно, и конечно же в этой его тревожности давно сквозил их разрыв.

Нижний Андре возвращается с двумя стаканчиками кофе, он улыбается, но это жалкая улыбка, и Люси даже не поднимает глаз от книги. Другой Андре, смотрящий на экран, слишком хорошо изучил этот безучастный вид, ее извечную манеру держаться обособленно. Да посмотри же на него, черт возьми, оторвись от своего проклятого Гари в “Плеяде” и одари взглядом прекрасных глаз долговязого, немного старомодного типа, удели ему капельку нежного внимания. Ну да, как же! Не всем дано наблюдать издалека за собственным крахом, жалеть себя, не жалуясь при этом на судьбу.

Его губы кривятся в мучительной усмешке. В сущности, ему жаль вчерашнего Андре. Он-то знает, какое унижение и разочарование ему предстоит пережить. Возраст вообще-то ни при чем. Просто не надо любить того, кто не очень любит вас. Неужели это так сложно?

Сидя перед экраном, Андре Марч постепенно отдаляется от Люси, словно сухой лист, слетевший с дерева, а точнее, словно дерево, расстающееся с сухим листиком. Десять ужасных минут пристального наблюдения стоят стольких же месяцев мучительного прощания. И, ненавидя себя за то, что все еще любит ее, он радуется, что любит ее уже меньше.

Внизу в толпе вдруг наметилось движение. Несколько агентов в штатском рискнули зайти в ангар, и все, сгрудившись вокруг, засыпают их вопросами. Один из агентов подходит к Ванье Марчу, что-то говорит ему. Тот смотрит на него непонимающим взглядом, сжимает руку Люси, она улыбается ему. Он соглашается следовать за фэбээровцем.

Сверху отрезвленный Андре смотрит вслед Андре усталому. И тогда он замечает в конце стола худощавого невзрачного брюнета лет сорока, он мелким почерком заполняет страницы в черном блокнотике и время от времени исподтишка поглядывает на Люси. Андре Марч сразу улавливает в его глазах ту особую растерянность, у которой нет иной причины, кроме одуряющего влечения. Очередная бабочка попалась в паутину, простодушно сотканную Люси. Андре внезапно узнаёт его, ну ничего себе, это же Виктор Месель. Так он вроде умер! Значит, он тоже летел этим рейсом?

Как он там написал… Надежда – это порог счастья, ее осуществление – прихожая несчастья, что-то в этом роде. Виктор Месель, значит, стоит на пороге, надеясь привлечь внимание Люси. Возможно даже, это сравнение пришло ему на ум, когда он мечтал о ней? Он встает, тоже идет к кофейному автомату, что же у них у всех за страсть-то к этому жуткому пойлу, а Люси и не думает смотреть ему вслед. Андре сердится на себя за то, что вздохнул с облегчением. Впрочем, его гнев – свидетельство того, что пропасть между ними увеличивается.

– Мистер Ванье?

Андре подскакивает, оборачивается – Джейми Пудловски стоит, прислонившись к двери. Как давно она наблюдает за ним? Рядом с ней высокий сутулый человек за пятьдесят, его, похоже, тяготит слишком длинное тело, ему как-то даже неловко за свою нескладность. Он подходит ближе, протягивает руку издалека: