Джин Вульф - Пятая голова Цербера [сборник litres]

Я размышлял, где может находиться моя подземная камера. Я часто проходил мимо цитадели пешком или проезжал в экипаже, и хотя она очень велика, размеры ее все же не настолько значительны, чтобы камера располагалась в застенках прямо под ней – мы со стражником прошли слишком большое расстояние. Итак, с технической точки зрения мое узилище расположено за стенами цитадели. Где именно? Цитадель выходит на Старую Площадь. Направо лежит канал; там камера не может находиться, потому что в ней хотя и холодно, но сухо. Позади цитадели громоздятся палатки и тянутся торговые ряды с многочисленными лавками. В одном из этих магазинчиков я однажды купил медный инструментик – она меня очаровала, нехитрая поделка из скоб, зубчатых зажимов и жестких маленьких крючков. Я все еще не догадываюсь о его предназначении, могу только гадать, не применяется ли оно в ветеринарной медицине. Воображаю, как его погружают в разъятый живот большой ломовой лошади, проталкивают мимо печени и тонкого кишечника, отводят селезенку и, приближая к позвоночнику, наконец втыкают в пораженную болезнью и подлежащую иссечению поджелудочную железу. Итак, о чем бишь я? Представляется крайне маловероятным, чтобы они построили камеры под этим местом, потому что оно отстоит от цитадели на приличном расстоянии, и друзья узника (если, разумеется, они у него есть) легко могут строить планы освобождения его оттуда.

А вот слева вздымается комплекс правительственных зданий. Туннель, соединяющий их с цитаделью, имел бы весьма разумное назначение. Клерки и бюрократы могли бы найти убежище в цитадели во время массовых волнений, не рискуя выбираться на улицу, где их бы в два счета затоптали. И если такой туннель в действительности был сооружен, кажется весьма логичным, на тот случай, если бы потребовались особо секретные места содержания узников или основная тюрьма оказалась переполнена, соорудить в его стенах эти камеры. Итак, я почти наверняка заточен под одним из правительственных учреждений, возведенных из толстого кирпича, – всего вероятнее, под Министерством Архивов.

Я спал, и мне снились самые разнообразные сны, а тем временем свеча моя догорела. Надо бы мне быть с ней поосторожнее; если они снабдили меня свечами и спичками в этот раз, нет никаких гарантий, что они восполнят этот запас, когда он истощится. Я пересчитал их: одиннадцать свечей, тридцать две спички, сто сорок листов чистой бумаги, чернильная ручка, в которой чернила появляются в ходе реакции с влагой воздуха, так что терпеливый человек мог бы с ее помощью покрасить четыре стены камеры в черный цвет. К счастью, мне никогда не было свойственно это качество.

Что мне снилось? Звериный вой, колокольный звон, женщины (насколько я могу припомнить, женщины мне снятся практически всегда, в этом смысле я преизрядный счастливчик), звуки шаркающих ног, а также моя собственная казнь, что состоится, по моему видению, в пустынном просторном дворике, окруженном колоннами [100] Ср. снова видение Номера Пятого: «Однажды мне приснилось, что я смотрю в мощеный двор, огороженный колоннами коринфского ордера… и что вместо камней двор вымощен погребальными табличками вроде тех, что вмурованы в полы некоторых старых французских церквей, а на каждой было мое имя и разные даты рождения и смерти». . Пятеро сторожевых роботов из концентрационных лагерей за городом, которых мне иногда доводилось замечать в роли надзирателей за дорожными работами, составляли палаческую бригаду. Отрывистая команда срывается с незримых губ – и лазеры исторгают слепящие вспышки бело-синего света, я падаю, волосы и борода на мне горят, как факелы.

Но сон с участием женщин – а если быть точным, то лишь одной женщины, девушки, снова возвращает мой ум к теории, которую я для себя разработал, пока обитал в горах. Теория эта довольно проста, сводится, по сути, к одному правилу, и столь самоочевидна, что, как мне представляется, почти каждому она приходила в голову. Но я несколько раз пытался обсудить ее с университетскими сотрудниками в Ронсево. Они смотрели на меня, точно на умалишенного. Суть теории в следующем: все, что мы мним красивым в женщине, диктуется лишь критериями нашего выживания и, следовательно, выживания детей, которых мы с ней заведем. В основном (ах, Дарвин!) те, кто придерживается подобных критериев, расставляя ловушки для женщин (а ведь мы за ними на самом деле не гоняемся, так? Мы просто недостаточно ловки. Мы подбираемся к ним под прикрытием, стремясь убаюкать их подозрения), и заселяли ныне обитаемые планеты – и мы ныне их потомки, а те, кто над ними насмехался, в долгосрочной исторической перспективе узрели своих детей в когтях медведей и волков [101] Здесь речь идет, кстати, и о медведях-трупоедах Сент-Анн, способных на время имитировать личность своих жертв (аналогичный эпизод имеется в «Книгах Нового Солнца», где Северьян говорит с преследующим его альзабо), и о главном генетике-экспериментаторе цикла – Джине Вулфе-Отце. .

Мы ищем длинноногих женщин, потому что им легче скрыться от опасности, по тем же причинам мы выбираем высоких женщин – но не слишком высоких, в ущерб ловкости, всего лучше, чтобы рост избранницы составлял сто восемьдесят сантиметров или немного больше. Ухажеры обычно клубятся вокруг девушки, ростом не уступающей обычному высокому мужчине (а ее малорослые сестрички стремятся удлинить ноги за счет обуви на высоких каблуках или толстых подошвах). Слишком высокой девушке, однако, будет присуща неуклюжесть, и дама ростом, например, двести двадцать с чем-то сантиметров скорее всего так и не найдет себе мужа.

В то же время таз женщины должен быть достаточно крепким, чтобы она выносила жизнеспособных детей, но не чрезмерно широким, потому что она опять-таки будет медлительна. Каждый мужчина мысленно оценивает проходящую мимо девушку по этому критерию – толщины костей. Груди у нее не должны быть слишком маленькими, чтобы дети не оголодали в младенчестве, – именно так инстинкты диктуют нам, и хотя девушка с тонким станом обычно хорошо бегает, слишком тощая не сможет в голодные времена спасти детей своим молоком.

Обсудим лицо. C той самой поры, как угасли суеверия, возбранявшие его изображать, художники-портретисты пришли к единодушному выводу: женское лицо должно быть прекрасным, – но женились почему-то, как правило, на кривозубых губошлепках. И что мы видим на картинах, изображающих эталоны людской красоты, живые иконы черни, супруг королей, великих куртизанок? У этой несимметричные глаза и длинный нос. А правда в том, что мужчина, как правило, ценит живость натуры и улыбчивость, а всем остальным пренебрегает. (Завидев опасность, не убьет ли она в отчаянии и ярости сына моих чресел?)