Борис Конофальский - Во сне и наяву

– Что? – не понимает Света.

– Состоите на учёте в детской поликлинике?

– А, да. В детской.

– Значит, карточки вашей у нас нет?

– Нет, я тут в первый раз.

– Ясно, – хирург наконец перестаёт мять ей лицо, садится на стул в задумчивости и говорит, чуть подождав: – Вообще-то вас нужно в челюстно-лицевую…

Тут Света заволновалась – неужели он отошлёт её куда-нибудь? Но тут Вязьмикин продолжает:

– Хорошо, вроде ничего там сложного нет, надеюсь, что в мышцу он не ушёл, – он встаёт, ещё раз смотрит щёку девочки. – Да нет, вот он весь, вправо и вниз идёт, – и кричит в другую комнату: – Раиса Андреевна, первый набор инструмента и обезболивающее приготовьте, пожалуйста, – и снова Свете: – Не волнуйтесь, всё сейчас починим и даже шрама постараемся не оставить.

А девочка зря боялась. Самой болезненной частью операции оказался укол, который ей в щёку сделала немолодая медсестра. И всё, дальше она вообще ничего не чувствовала. Хирург с одной стороны стола, медсестра с другой, свет в глаз, медицинские запахи, теплые руки.

– Так, не шевелись, буду вскрывать! Тэкс… Ого, сколько гноя! Почему сразу не пришла? Чего тянула?

«Сказать ему, что я пришла сразу? Что и трёх часов не прошло, как меня туда укусил мерзкий жук?»

– Температура была? – продолжает хирург.

– У-у, – мычит Светлана, не открывая рта. Это значит: «Нет».

– Барышня, это не шутки, нельзя запускать нагноения, особенно на лице, – продолжает хирург.

– Дренаж готовить? – спрашивает медсестра, тоже разглядывая рану на лице девочки.

– Пока обойдёмся, я вроде всё здесь вычистил, сейчас ещё вот этот канал вниз почищу и промою всё…

Эти добрые люди продолжали копаться в её лице, а она лежала и видела над собой одним глазом – второй она зажмурила – дурацкую шапочку в маленьких скорых помощах. И слушала, как Вязьмикин ей рассказывал:

– Ну, ничего страшного, хотя канал глубокий… Вот. Так… А это что? Ого! Интересно. Так как вы, девушка, заработали этот фурункул? Раиса Андреевна, а ну-ка пинцетик мне…

Звякают стальные инструменты, которые он бросает в железную чашку. Теперь Светлана слышала в его голосе неподдельный интерес и даже удивление. Что же он там у неё такое увидел?

– Раиса Андреевна, видите, что тащу?

– Не вижу. За очками лезть надо… А что там? Стержень?

– Да если бы! Тут вон какая забавная… вещь…

Он замолчал, продолжая с интересом копаться в щеке Светланы, а она лежит и терпеливо ждёт, ей очень интересно, что же врач там нашёл, а он, кажется, закончил, остановился и потом произнёс:

– Ладно, вроде сделали, канал глубокий, гноя было много, я всё почистил, но шить не буду, не хочу, чтобы затяжка на лице осталась. Залеплю вам рану лентой. А вы мне скажите, вы недавно за границей были? Были в тёплых странах?

А Света лежит и не понимает, почему он это у неё спрашивает. А врач не отстаёт, заканчивает дело, клеит ей на лицо какой-то пластырь и повторяет вопрос:

– Ну так что, в Таиланде были? Вон вы какая загорелая, даже краснота от загара не спала ещё.

«В Таиланде? – она теперь уже сидит, а не лежит. – Вот что ему сказать? Сказать, что она во снах бывает в… как его там называет Лю, в Истоке? А там солнце свирепое, там и загорела».

Но вместо этого девочка просто говорит:

– Я нигде не была в тёплых странах… Ну, в этом году точно. А что?

– Да вот, – говорит Вязьмикин и поднимает к её глазам склянку из-под лекарства, а в ней на дне бело-жёлтый ма-аленький червячок с чёрной головой. – Это я из вашей щеки достал.

У девочки округляются глаза, она неотрывно смотрит на этого червяка, и от страха и неприязни у неё просто нет слов. Она хочет раздавить гадину.

– Первый мой случай, – продолжает хирург, – первый раз я извлекаю паразита. Вы точно не ездили в тропический страны?

– Нет, не ездила, – говорит Света и вдруг добавляет, поглядывая то на хирурга, то на медсестру, – это меня жук-могильщик укусил, когда я после Белого леса искала проход за Черту.

– Угу, – понимающе кивает хирург. – Ясно. Ну ладно, через два дня приходи, посмотрю, как заживать будет. Я опять в утро буду, можешь, как и сегодня, без очереди заходить, скажешь, что на перевязку. И передавай привет отцу Серафиму.

Она вышла из поликлиники на улицу. Как хорошо, что она пришла сюда, ей даже в самых страшных кошмарах не мерещился такой ужас. У неё в щеке жила и копала себе ход какая-то тварь. Мерзкая, жёлтая, копошащаяся. Вокруг которой за короткое время образовалось столько гноя! У Светы мурашки по спине бежали всякий раз, когда она представляла, что у неё в щеке жил червяк. Но, теперь всё было хорошо. Нужно будет поблагодарить отца Серафима при первой возможности.

А пока она бежала домой, у неё начинались судороги. Когда она мазалась соком фикуса, она знала, что так будет. Тогда ей было всё равно, а вот сейчас… Начались они, когда девочка ещё даже не добежала до подъезда. Ей скрутило мышцы живота. Пришлось притормозить, перейти на шаг. И не понять было, что это, листья фикуса так крутят живот, или напитки в холодильнике были испорченные. Очень ей не хотелось скрючиться тут во дворе или подъезде, чтобы её в таком состоянии увидали соседи. И она пыталась держать себя в руках. Её прошиб пот, а ведь дома девочку ждал отец. И она поспешила домой, не сидеть же ей в подъезде.

– Ну что, посмотрел тебя врач? – спросил папа, когда она вернулась домой. И, рассмотрев дочь, добавил: – Да ты вся мокрая.

– Да, он мне его разрезал. Сказал прийти через два дня на перевязку, – говорила она пока спокойно, но уже ожидая приступа.

– Вскрыл? Больно было?

– Нет, вообще нет. Врач хороший был, – отвечал Светлана, чувствуя, что боль у неё сейчас как раз и начнётся.

– Значит, всё нормально?

– Да, па, – отвечала девочка, сдерживаясь и быстро уходя в ванную.

Закрылась там и почувствовала, как судорога схватила левую икру. Она открыла рот и поймала себя на мысли, что может закричать. И опустилась на пол, а потом и вовсе легла. Так и лежала, полчаса, наверное, пока судороги выворачивали ей мышцы. Приходил папа, стучался в дверь:

– Света, тебе что там, плохо?

– Живот болит, па, – отвечал она, а саму пробивал пот от спазмов.

– А что с тобой, ты отравилась? Что случилось?

– Нет, не отравилась, – отвечала она через силу, – всё нормально, па, это по-женски… Я скоро выйду.

Когда судороги стали отступать, девочка почувствовала дикую усталость и ещё голод. Она, пошатываясь, пошла на кухню, жадно съела простой кусок хлеба с луком и подсоленным маслом, а потом, не заходя в комнату мамы, чтобы не разговаривать с отцом, прошла к себе и завалилась на кровать. И, кажется, впервые за год или даже два заснула днём.

Интересно, а тут бывают ночи? Она никогда не видела, чтобы тут было темно. Туман – самоё тёмное состояние здешнего мира. Он такой плотный… Ничего в нём не видно. И погружаться в него совсем не хотелось. Света обернулась. Там, за её спиной, было тихо, в Белом лесу и намёка на туман не было. Там всё так же беззвучно падали сверху почти невесомые хлопья. На самом деле лес только кажется красивым, на самом деле он мёртвый, а мертвецы не бывают красивыми. Ноги у неё ещё болели и живот тоже, она не была уверена, что сможет бежать как следует. А вот руки… Девочка посмотрела на свои руки. На этот раз судороги в руках её почти не беспокоили, они и приходили реже, да и не были так сильны и продолжительны, как в первый раз. В общем, девочка чувствовала в руках силу и… быстроту? Она легко подбросила свою палку и ловко поймала её. Да. Кажется, быстроту. А раньше руки никогда не были её сильной стороной. Света на всякий случай переложила всё ещё горячую банку с пылью из-за Черты из кармана в рюкзак и двинулась на север. К депошке, к двадцать восьмому дому по улице Гастелло.