Михаил Савеличев - Проба на излом [litres]

– Да, именно так. Тогда я смогу покинуть это зловещее место вместе со своим Ариэлем. Болото, все же, не самые удачные декорации… Хотя… подобная интерпретация последнего шедевра Барда… в этом что-то есть…

– Что случится, если я остановлю генератор Козырева?

– Континуум будет восстановлен, данная кайроверсия схлопнется, коллапсирует, прекратит существование. Наверное, вы даже не сохраните воспоминаний о произошедшем, – Сикоркас двинул плечами, отчего ртуть заколыхалась так, что исказила очертания тела. – Я точно не знаю. Но учтите, опасность вам…

Не успев договорить, фигура исчезла. Словно выключили телевизор – мгновенно выцвела и стянулась в еле заметную светлую точку. Иван постоял, вглядываясь в темноту, затем повернулся и пошел к ТЕМПЕСТу. Где-то там он приметил ящик с динамитными шашками.

Вертолет тяжело оторвался от земли, набрал высоту, сделал круг над вертодромом, словно давая возможность пассажирам еще раз посмотреть на место временной посадки, и пошел в сторону Братска. Впрочем, никому и дела не было хотя бы мысленно проститься с черными топями Сельгонских болот, – гиблого и страшного места, о котором среди строителей Страны ЛЭПии до сих пор ходили жутковатые легенды, да всякие байки про встреченных там снежных людей и прочих лох-несских чудищах.

Тренкулов и Степанов спали, навалившись друг на друга, широко раскрыв рты и распространяя по салону удушливый запах перегара.

Дремал Антонов, голова его медленно опускалась на грудь, он всхрапывал, как лошадь, вскидывался, открывал глаза, будто чем-то напуганный, но дрема вновь смеживала ему веки, и все повторялось.

Севастьянов пытался что-то писать в блокноте, но вертолетная тряска не позволяла это делать. Рука срывалась, оставляя на страницах не наброски к проекту решения по очистке Сельгонских болот, а неразборчивые каракули.

Арон Маркович беспокойно поглядывал на сидящего рядом Ивана Ивановича, и его не отпускало ощущение, что директор плохо себя чувствует. Но спрашивать и лишний раз раздражать Наймухин вопросами о здоровье не хотелось. Скоро Братск, там и разберемся. Странная мысль пришла в голову: а не забыли они кого-то в этих проклятых болотах? Арон Маркович даже обернулся, разглядывая сидящих. Все на своих местах.

«Какое множество прекрасных лиц», – откуда-то вспомнилась ему фраза, и Гиндин улыбнулся.

Калибан силился произнести хоть слово. И не мог. Глотку свело судорогой, она отказывалась издавать хоть что-то членораздельное. Только вой. Рычание. Всхлипы. И Калибан знал, в чем причина. В той яркой вспышке, после которой всё, чему его учила Миранда, поблекло в памяти, а затем полностью истерлось. Лишь смутные картины. Вот Миранда смеется и чертит на гладком камне непонятные значки, а он, Калибан, с обожанием смотрит на нее и пытается выдавить хоть что-то похожее на произносимые ею звуки. Голос Миранды звонкий, ясный, а его – глухой и клокочущий, будто зловонные газы вырываются из самого сердца жуткой трясины.

Слезы катились из глаз. По темени били невидимым камнем. Он вжимал голову в плечи. Прикрывал ее руками. С воем пытался спрятаться в кустах. Бесполезно. Камень находил его везде. Тогда Калибан встал и пошел, не обращая внимания на боль. Пошел туда, где впервые понял, что он – Калибан, последний из древнего рода первых людей, которые населяли землю еще до тех времен, когда на ней появились эти безволосые пожиратели его сородичей. Даже память предков, общая для каждого из племени первых людей, пожухла, словно осенняя трава. Он смутно припоминал тех, с кем охотился, с кем сидел в пещере перед огнем.

Хлынул черный дождь. Идти стало еще трудней. Ноги оскальзывались, и Калибан несколько раз падал на брюхо и опять скатывался с крутого подъема туда, где начиналась топь. Липкая грязь сплошь облепила его. Но он упрямо карабкался на холм. Туда, к Миранде. Она должна быть там. Обязательно должна. И тогда все станет как раньше. Калибан будет сидеть, разинув от изумления пасть, и смотреть, как Миранда чертит непонятные закорючки.

Хватаясь за траву, камни, торчащие из земли железки, обдираясь о них, воя от неимоверных усилий, Калибан медленно одолевал путь к вершине. И лишь когда подъем стал более пологим, он растянулся на животе и немного отдохнул, сотрясаясь всем телом от ударов невидимого камня, продолжавшего колотить по черепу.

Подходя к жилищу, он споткнулся обо что-то и, замахав руками, тяжело плюхнулся на небольшой холмик, обложенный камнями. Из холмика торчала палка. Калибан не помнил такого около места, где жили Миранда и ее отец. Он принюхался. Даже сквозь смрад болота почуял тяжелый дух мертвого тела. Калибан вновь поднялся, и увидел рядом еще возвышение. От него ничем не пахло.

Распахнутая настежь дверь отчаянно скрипела от порывов ветра. Дождь заливал внутрь. Калибан осторожно взобрался на порог, на четвереньках прополз до полога, за которым и начиналось жилище Миранды и ее отца. Прислушался. Тишина. Он отодвинул полог и сердце екнуло – за столом склонился человек.

Отец Миранды! Могучий волшебник!

Сейчас он шевельнется, поднимет голову, грозно посмотрит на бедного Калибана и скажет…

Калибан уже не помнил, что тот говорил в таких случаях. И говорил ли вообще? Может, ему, тогдашнему Калибану, вполне хватало грозного взгляда волшебника, чтобы опрометью бежать из их жилища?

Он замер, не двигался и человек, который казался уснувшим, положив голову на скрещенные руки. Перед ним лежала распахнутая книга, куда он заносил закорючки, совсем другие, чем те, которым Калибана учила Миранда. Волшебные закорючки. Могучие закорючки. Ах, как хотел Калибан научиться хоть толике колдовства, которым обладал отец Миранды.

Калибан встал и подошел к человеку.

Тот, конечно же, не спал.

Он был мертв.

Грозный волшебник, наконец-то, умер. Но Калибан не почувствовал ни радости, ни облегчения. Внутри что-то оборвалось. Он огляделся, но Миранды нигде не было. Странные лежаки, на которых спали девушка и ее отец, стояли пустыми.

И тут Калибан чутьем первого человека вдруг все понял.

Шатаясь он выбрался из жилища Просперова, оскльзнулся, упал и не вставая, на четвереньках дополз до возвышенности, что еще сохранила запах, лег на нее, обнял, словно она была живым существом.

Жуткий вой разнесся над Сельгонскими болотами.

Меня тошнило. И вовсе не «Тошнотой» Сартра. Или Камю. Кто из них? Сейчас и не вспомнишь, не разберешь этих французов. Будь они неладны вместе с журналом «Штерн». Не будь их и того дурацкого интервью, не стоять здесь, перегнувшись через перила, не хватать холодный воздух широко разинутым ртом. А казалось бы – свежий ветер. Почти морской. Ведь это – море? Как он тогда сказал? Будет вам море… Не обманул кагэбэшник. Не подвел Юрий Владимирович. Хотел на море, поехал на море. Не на Средиземное. И даже не на Черное. А очень Братское. Но ведь это лучше, чем южное побережье Белого? Наверное…