Алекс Тарн - Хайм

Он отошел, а я еще долго сидел у компьютера, вслушиваясь в отдаленно знакомое ощущение радости, которое в последнее время испытывал только во сне. Мне часто снилось, что жена и не думала умирать, что мы по-прежнему проживаем вдвоем в своем просторном доме, среди своей мебели, книг и фотографий на стенах. Именно вдвоем; мальчик никогда там не появлялся – видимо, потому, что так и не успел наработать на самостоятельный образ, прочертить достаточное количество индивидуальных черт на своей tabula rasa . Там, во сне, мы ходили по дому, сидели перед телевизором, обедали, ложились в постель. Вот только просыпался я всегда один – и каждый раз, уже всплывая на поверхность яви, заранее ощущал отчаяние, ждущее меня наверху. Оно было моим воздухом, я вдыхал его одновременно с первым проблеском пробудившегося сознания. Это напоминало пытку утоплением. Ежедневную, вернее, ежеутреннюю пытку.

И вот теперь я чувствовал ту же радость, но не во сне, а наяву, в полном сознании и согласии с реальностью. Я жив, я – моя жена, следовательно, моя жена жива. Этот невероятный в своей простоте силлогизм работал! И работал он исключительно благодаря Хайму. Это был идеальный способ избыть тоску. По утрам, просыпаясь, я уже не давился отчаянием: ведь она ждала меня здесь, на компьютерном экране. Наверно, врачи диагностировали бы у меня какой-нибудь мудреный вид помешательства, но плевать я хотел на врачей. Плевать я хотел на паршивый реальный мир, на его закон однократной попытки, на его кенгуролюбивых австралийских профессоров и голодные волчьи кружки, нетерпеливо дожидающиеся нашей смерти. Хайм избавлял меня от боли, Хайм дарил мне вторую попытку, и если для этого я должен был вообразить себя своей покойной женой, то значит, так тому и быть!

Если я о чем-то и жалел в те дни, так это об уничтоженных мною предметах вещественной памяти. Единственное, что осталось – набор фотоснимков, обнаруженных мною в том же семейном почтовом ящике. Эти были те самые карточки из коридора больницы, сделанные девушкой-фотографом. Все четверо: мы с женой, мальчик и несчастье, потом без меня, потом без жены, потом снова все вместе… Теперь я был счастлив, что дал себя уговорить на эти снимки. Не знаю, что бы я без них делал. Когда этот чертов вирус Магомет забрал их у меня вместе со всем содержимым диска, я чуть с ума не сошел: каким же нужно быть идиотом, чтобы не сделать ни одной копии таких ценных файлов!

Ничего-ничего… Не зря же эти двое притащили меня в свое хакерское логово. Пусть только попробуют не отдать. Я им тут всё разнесу. Я снова усмехнулась в их изумленные физиономии.

– Ну что вы на меня уставились, как два голодных пса? – сказала я. – Говорю же вам: Трай – это я. А компьютер в сумке. Берите и восстанавливайте. И поскорее, у меня не так много времени.

Я взял зараженный вирусом ноутбук и унес на рабочий стол, оставив странную парочку выяснять отношения без моего участия. Говорят, природа комичного заключается в неожиданном сопоставлении несопоставимых явлений. Если и в самом деле так, то ситуация выглядела смешнее не придумаешь. Уж больно не соответствовали эти виртуальные супруги своим реальным прототипам: пожилая запущенная толстуха в роли рыцарственного красавца Найта и сердитый интеллигент средних лет, косящий под загадочную женщину Трай, нестандартную уже хотя бы своей подчеркнутой стандартностью.

Но я и не думал веселиться – и не потому, что боялся кого-то обидеть. Плевать я хотел на чьи-то обиды. Напротив, моим непрошеным гостям было бы невредно взглянуть на происходящее с большей долей юмора: возможно, тогда они осознали бы вопиющую неуместность своих переживаний. Стоит ли так заводиться из-за виртуальных отношений с виртуальным партнером по виртуальной игре? Люди, будьте реалистами! Хорошо сказано, правда? Копирайт этого замечательного призыва принадлежит моей бабушке: в детстве я слышал его едва ли не ежедневно.

– Люди, будьте реалистами! – восклицала бабушка, обращаясь к моим родителям. – Не увлекайтесь химерами!

И нужно сказать, это напоминание было отнюдь не лишним, хотя со стороны и мать, и отец меньше всего напоминали безответственных мечтателей-визионеров. Папа занимался политикой; эта профессия традиционно считается более приземленной, чем само земледелие, – настолько она сопряжена с циничным оппортунизмом и низменными интригами. Те, кто не держат ухо востро, моментально вылетают из обоймы. Едва зазевался, пиши пропало… – казалось бы, в подобной реальности не найдется и квадратного миллиметра для строительства воздушных замков. Про таких людей говорят: «О, это настоящий политик! Он крепко стоит обеими ногами на земле!»

Но на деле ноги моего папаши вместе с прочими частями тела витали в таких безнадежных, таких далеких эмпиреях! Политические интриги были для него увлекательной игрой, типа пряток-догонялок дворового детства. Да, он поднаторел в искусстве выбора команды-победительницы, в поиске сильных союзников, в умении вовремя прятаться и вовремя выскакивать из засады, но во всех этих премудростях не было ничего принципиально нового по сравнению с давними подростковыми стратегиями. Мой папа водил дружбу с министрами и сильными мира сего, но совершенно терялся, когда приходилось сталкиваться с реальными проблемами, находящимися вне сферы политических пряток и салочек. Иными словами, в своем развитии он так и остался на чисто ребяческом уровне.

Ровно то же самое относилось и к моей матери, с тем лишь отличием, что у нее не было своей игры, именуемой профессией. А потому она испытывала настоятельную потребность занять голову чем-то таким, что отвлечет ее… – от чего? Не знаю. По идее, нужда в отвлечении возникает лишь у тех, кто пережил несчастье, устал от дурных мыслей и страхов и потому хочет отдохнуть от них, переключиться. Но жизнь моей матери казалась вполне благополучной, так что вроде бы и отвлекаться ей было не от чего. И тем не менее, сколько я помню свою маму, она всегда пребывала в постоянном беспокойном движении, как будто отчаянно боялась остановки, даже намека на остановку.

Сейчас-то я понимаю, что любая остановка навязывала бы ей необходимость осмотреться, поразмыслить, вникнуть если не в суть, то хотя бы во внешние, поверхностные приметы происходящего. Думаю, именно это и приводило в панику мою достопочтенную родительницу. Почему? Может быть, она опасалась обнаружить рядом что-то очень неприятное? Но что? Почему она боялась реального мира настолько, что не желала знать о нем ничего, кроме стандартного набора стереотипов?

Должен сказать, что ей приходилось затрачивать немалые усилия, чтобы добиться этого результата. Еще бы: не очень-то легко жить в реальности и одновременно не иметь о ней никакого представления. Мать решала эту проблему при помощи болтовни и путешествий. Она постоянно разъезжала – из страны в страну, с курорта на курорт, с фестиваля на фестиваль. Все остальное время посвящалось трепотне с подружками, точно такими же, как она сама.