Тахера Мафи - Вообрази меня [сборник litres]

Сказать по правде, мне нравится.

Я тешу себя иллюзией, что невидима. Я существую лишь для того, чтобы быть его тенью, пока он переходит от одной задачи к другой. Стою чуть в сторонке, смотрю прямо перед собой. Я не подглядываю, когда он работает, однако постоянно чувствую его присутствие. Он заполоняет все свободное пространство. А я настроена воспринимать любое его движение, любой звук с его стороны. Моя текущая задача – полностью его понимать, предчувствовать нужды и страхи, защищать ценой собственной жизни и всецело служить его интересам.

И я прислушиваюсь, часами прислушиваюсь, ко всем мелочам.

Скрип кресла, когда он откидывается на спинку, размышляя. Вздохи, которые вырываются, когда он печатает. Кожаное кресло и шерстяные штаны, встречаясь, шуршат друг о друга. Глухой стук керамической кружки о поверхность деревянного стола. Позвякиванье хрусталя, резкий всплеск бурбона. Едкий, сладковатый табачный аромат и шорох тонкой дорогой бумаги. Удары по клавиатуре. Царапанье ручки. Внезапно рвущиеся листы и оживление от положительного результата. Удары по клавиатуре. Щелчок резинки для бумаг. Дым, от которого слезятся глаза. Шелест страниц, похожий на тасование колоды карт. Его голос, глубокий и мелодичный, когда он отвечает на звонки, такие частые, что мне сложно их обособить. Удары по клавиатуре. Такое ощущение, что уборной он вовсе не пользуется. О своих потребностях я не думаю, а он не спрашивает. Удары по клавиатуре. Изредка он поднимает на меня взгляд, изучает, а я все так же смотрю прямо перед собой. Интуитивно чувствую, что он улыбается.

Я – призрак.

Я жду.

Слышу мало. Мало понимаю.

Наконец…

– Идем.

Он поднимается и выходит за дверь, я поспешно следую за ним. Мы наверху, на последнем этаже штаба. Проходы огибают внутренний дворик, в центре которого стоит огромное дерево, чьи ветки сгибаются от оранжевых и красных листьев. Цвета осени. Не поворачивая головы, я выглядываю через одно из украшающих коридоры высоких окошек, и мой разум выделяет несоответствие двух картинок. Там, снаружи, – странное сочетание зелени и опустошения. Здесь, внутри, дерево – теплое и радужное. Идеальная осенняя листва.

Выкидываю эту мысль из головы.

Мне приходится идти вдвое быстрее, чтобы поспевать за широкими шагами Андерсона. Он не останавливается ни перед кем. Мужчины и женщины в белых халатах при нашем появлении бросаются врассыпную, вслед бормоча извинения, и меня удивляет рождающаяся внутри эйфория. Мне нравится их страх. Я наслаждаюсь силой, чувством беззастенчивого господства.

В голову бьет дофамин.

Наращиваю скорость; приходится поторапливаться, чтобы успеть. До меня доходит: Андерсон ни разу не оглянулся, и я задумываюсь, а что бы он предпринял, обнаружив, что я потерялась? Потом, так же быстро, эта мысль поражает своей дикостью. Ему и не надо оглядываться. Я бы никогда не потерялась.

Сегодня в штабе оживленнее, чем обычно. Через громкоговорители передают объявления, атмосфера вокруг пышет азартом. Называют чьи-то имена, раздают какие-то приказы. Прибывают и куда-то отправляются люди.

Мы идем по лестнице.

Андерсон не останавливается и, кажется, не знает, что такое запыхаться. Он обладает силой молодого человека и в то же время твердостью, которая вырабатывается годами. При встрече с ним у людей бледнеют лица. Многие отводят взгляд. Некоторые, наоборот, не могут оторвать глаз. Одна женщина, когда он случайно ее задел, практически грохнулась в обморок, а Андерсон даже не сбился с шага.

Я восхищена.

Раздается треск громкоговорителей. Приятный механический женский голос объявляет «зеленый код» так спокойно, что я не могу не подивиться общественной реакции. Я становлюсь очевидцем чего-то очень похожего на хаос, по всему зданию хлопают двери. Такое впечатление, что все происходит синхронно, сверху и донизу по коридорам штаба эхо разносит цепную реакцию. Набегают и толпятся мужчины и женщины, все в белых халатах, суетливо удаляясь, застревают в проходах.

Андерсон по-прежнему идет вперед. Мир поспешно освобождает для него место. Зато он ни под кого не подстраивается. Ни под кого и ни подо что.

Беру это на заметку.

Наконец мы доходим до какой-то двери. Андерсон прикладывает руку к биометрическому сканеру, потом смотрит в камеру, та считывает изображение сетчатки.

Дверь отъезжает.

Стерильный запах, похоже, антисептик; как только мы входим внутрь, он обжигает ноздри, от него слезятся глаза. Вход очень необычный: короткий коридор скрывает оставшуюся часть комнаты от взора вошедшего. По мере продвижения вперед я слышу, как три прибора пикают на разном уровне громкости. Сворачиваем за угол, и комната увеличивается в размерах в четыре раза. В просторном помещении яркий естественный свет дополняется пронзительным белым свечением искусственных ламп над головой.

Кровать, привязанный к ней человек – и все, больше ничего. Пикают не три прибора, а целых семь, каждый из которых, похоже, присоединен к телу лежащего без сознания юноши. Я его не знаю, он ненамного старше меня. Волосы обриты почти наголо; мягкий темный ежик испещрен впаянными в череп проводами. Мне видно только спокойное лицо – все тело до шеи скрывает простыня, однако что-то во всей этой картине кажется знакомым.

Меня накрывает воспоминание.

Туманное, искаженное. Пытаюсь счистить мутные слои, мельком улавливаю какой-то образ – пещеру, высокого черноволосого мужчину, резервуар с водой, – и меня пронзает жгучая ярость, от которой трясутся руки.

Судорожно отступаю на шаг, слегка мотаю головой, пытаясь собраться с мыслями. Мой разум затуманен, я сбита с толку. Когда я беру себя в руки, то понимаю: Андерсон за мной наблюдает.

Он медленно делает шаг вперед, смотрит на меня, сощурившись. Ничего не говорит, но я чувствую – отводить взгляд нельзя. Я должна поддерживать зрительный контакт, пока он этого хочет. Жестоко.

– Ты что-то почувствовала, когда сюда зашла, – произносит он.

Это не вопрос. А я не уверена, что нужно отвечать.

И все же…

– Ничего существенного, сэр.

– Существенного, – повторяет он, тень улыбки ложится на его губы.

Сцепив за спиной руки, Андерсон делает пару шагов по направлению к одному из громадных окон. Какое-то время молчит.

– Любопытно, – наконец произносит он. – Мы никогда не обсуждали, что существенно, а что нет.

Ко мне подползает страх, взбирается вверх по спине.

Глядя в окно, он неторопливо продолжает:

– Ты не будешь ничего от меня скрывать. Все твои ощущения, каждое твое переживание – все принадлежит мне. Ясно?

– Так точно, сэр.

– Ты что-то почувствовала, когда мы сюда вошли, – напоминает он.

На сей раз его голос звучит мрачно, пугающе.