Герман Фальк - Третий Шанс [litres самиздат]

– Ступайте, – Шацкий тоже поднялся и указал Калинкину на дверь. – Указ о вашей отставке будет подписан завтра. Прошу вас сегодня не делать ничего во вред стране и мне лично. Надеюсь на вашу порядочность.

– В ней вы можете быть уверены. Благодарю вас за то, что предоставили мне возможность служить России все эти годы. Прощайте, господин Президент.

Шацкий обогнул стол, подошёл вплотную ко всё ещё вице-президенту.

– И вам спасибо, Матвей Юрьевич. Не поминайте лихом.

Они обменялись крепким рукопожатием, пристально глядя друг другу в глаза, и Калинкин вышел.

* * *

Биллу нравилась Азуми. Конечно, через год жизни в таких обстоятельствах любая девушка красавицей покажется, а Билл работал на «Джульетте» уже четыре с лишним года. Однако Азуми была симпатичной. Чуть за тридцать, относительно невысокого роста, меньше ста семидесяти, не сказать, что с идеальной фигурой, но, однако, неплохой. Самой Азуми нравился молодой вьетнамец Хоанг, и он этой симпатией японки вовсю пользовался. А Билл страдал. К нему, в свою очередь, внимание проявляла Энджела, сорокалетняя дама из Южной Африки, однако Билл ее расположением пренебрегал, надеясь, что Азуми переменит объект своих чувств. Энджела же времени не теряла и периодически наведывалась в кубрики Берни, Минжа, Джима, и даже один раз её увидели выходящей из двери Вильгельма Забушека, однако всё это было без симпатии, поскольку мысли Энджелы были посвящены Биллу.

Коле от всего этого было противно.

Да, жажда событий в природе человека, и если событий не хватает, то человек выдумывает мелкие свои или наслаждается чужими, зачастую присочиняя и излишне драматизируя. Вон какую эмоцию еженедельный перекур вызывал! СОБЫТИЕ!

А вот о человеческой природе Коля узнал многое. Благодаря библиотеке. Он то и дело мысленно обращался к письму от себя-«второго». Оказывается – запомнил наизусть. Сохранилось ли?.. Под влиянием письма прочитал «Братьев Карамазовых». Быстро, за несколько дней. Потом «Игрока». Потом взялся за Чехова, потом за Гончарова. И даже три раза к Толстому подступался. Пушкин! Куда ж без него. Лермонтов. Блок. Времени хватало. Хватало и… ума, что ли: поменьше выходить из кубрика и побольше читать. Спортзал ещё, а там можно слушать музыку. Современная классика, кстати, очень даже! А эти дрязги были противны. Сначала по инерции держался со всеми. Пытался вжиться, что ли… А потом вспомнил тех, с кем был так близок совсем недавно, как они помогали ему меняться. И понял, что нужно продолжать то, что начал. Уже без помощи, уже сам. Сложно, поначалу приходилось себя заставлять, и жестко, но потом по-другому уже не мог.

Хотя, нет. Помощь была. Элли.

В свои тридцать пять она была настоящей красавицей. Не куклой, каких он любил раньше, она была… настоящей. С живым умом и очень яркими эмоциями. Элли любила, когда Коля пересказывал ей прочитанные книги. Он говорил азартно, восполняя недостаток слов размашистыми жестами, а Элли слушала и улыбалась. Задавала вопросы, тут же высказывала своё мнение, они спорили.

Она будто и не делала ничего особенного, чтобы привлечь к себе мужское Колино внимание. Ну так, разве что бёдрами повертит, больше для прикола. Но приколы действовали, и Элли это отлично знала. Знала, что любой мужчина, стоит ей за него «взяться», сам дорисует в воображении именно то, что надо.

При этом о себе Элли мало рассказывала. Она была пилотом, вроде бы даже военным.

– А ты что тут? – спросил как-то Коля.

– Прячусь, – Элли хитро сощурила глаза и заговорщицки улыбнулась.

– От кого?

– От людей.

– Всех?

– Конкретных нескольких, – девушка на мгновение задумалась, а потом быстро бросила ему прямо в лицо: – Ты тоже. – Вот так. Не спросила, а безапелляционно констатировала.

И вот так как-то незаметно они стали друзьями. Не только друзьями, конечно, но сблизили их именно общие интересы, в том числе главный – интерес к жизни. Интерес Элли даже был… ее интерес к жизни был живее, если можно так выразиться. Она любила жить так ярко, как это возможно! Она любила рисковать. Нет, она не подпрыгивала на палубе базы на ветру без страховки и не швыряла свой маленький шаттл с неба на поверхность, как делали офицеры «Дельты». Однако со страховкой подпрыгивала с воодушевлением, и ветер подхватывал её хрупкую фигурку, швырял и с грохотом прикладывал о борт базы, а Элли потом вываливалась из скафандра довольная, с улыбкой от уха до уха. И шаттл она заводила на посадку практически в любую погоду, кроме совсем уж шквалистого ветра, виртуозно выверяя с автоматикой скорости, курсы и углы крена и тангажа, но никогда не передавала управление автоматике полностью.

Всю первую посадку с ней Коля провёл не просто зажмурившись, а обхватив голову руками. Он тогда еле-еле, держась за стенки, добрёл до своей каюты и рухнул на кровать. А через мгновение в каюту с визгом ворвалась Элли.

Самое интересное, что к кому ещё захаживала Элли, Колю совершенно не волновало. Вообще, совсем. Осознав, Коля удивился, но себе возражать не стал. Так-то поспокойнее, а то ещё тут страстей не хватало. Лишь несколько месяцев спустя узнал, что больше ни к кому.

– Элли, ты хочешь на Землю?

– Там те люди. А так хочу. Когда закончится – хочу.

Ох, что ж у них за язык-то!

– Что делать будешь?

– Что всегда. Только круче. У тебя есть знакомые военные?

Коля замялся… Непонятно было, как по-аборигенски сказать «типа того», аборигенский же почти бинарный, «да» или «нет».

– Может быть.

– Скажешь им? Они меня возьмут?

– Скажу. Не знаю. Элли… А ты нормально говорить можешь?

Элли, которая сидела, прижавшись к Коле, положив голову ему на плечо, вдруг выпрямилась и посмотрела на него, как будто первый раз увидела.

– Ник?.. А ты сам…

– Неродной язык, – быстро пояснил он.

Элли понимающе кивнула.

– Да, я умею говорить по-другому. Да, сэр, – она легко улыбнулась. – У нас принято было изъясняться не так, как здесь. Но так, как на «Джульетте», на Земле говорят многие. И я здесь привыкла. Было бы перед кем… – она вздохнула.

– Элли, – осторожно проговорил Коля, – а ты можешь со мной?..

– Зачем?

* * *

– Будто на скрипке играете, – Фёдор Пекинович залюбовался, как Маргарита Нарциссовна отрезает бочок печёного яблочка.

– Ох и мастер вы, Фёдор Пекинович, дамам приятствовать! – Матвей Юрьевич дружески похлопал повара по плечу.

– Милый Матвей Юрьевич, извольте не ёрничать, – почти без улыбки, с привычной ровной интонацией произнесла Дворянцева. – Благодарю вас, любезный Фёдор Пекинович. Комплимент засчитан. Однако, осмелюсь напомнить, я замужем.

Пекинович засмущался, покраснел и, прихрамывая, поковылял к дому.

– Иннокентий Аристархович, пойдёмте чай пить! – окликнула Дворянцева профессора.