Александр Васильев - Дигитальное перо

– Да, мы просто видим картину под определённым углом. Мы исходим из того, что изначально знаем о человеке, – Градский говорил и пил кофе, не отводя взгляда от пустой середины стола, – если бы это был кто-то нам неизвестный, то можно было бы сказать, что он просто одарён.

– Не может одарённый человек быть причиной увольнения целого отдела бухгалтерии. Сам при этом бухгалтером не являясь. Это же каким надо быть хорем, чтобы добиться этого ради поставки сплава для антенн от определённого поставщика. И хоть он и действительно лучше, причём здесь эти люди. Он ведь всё равно своего добился, так зачем их гнать. Слово “одарённый” мне здесь не подходит, – Бертыч опять взялся за руки, – “одарённый меркантильно” подходит больше.

– Мы опять до конца не знаем деталей, – не поднимая век, процедил Грин, – мы не знаем, что это за люди.

– Как и в случае с презентацией, я полагаю, – мой собственный голос звучал уже не так бодро.

– Да! Чёрт его знает, что там произошло у оппонента с аппаратурой. Но после выступления Эдисона, тот не смог продолжить ту конференцию. И хоть потом всё-таки представил свои материалы, его уже не слушали. А когда наконец-то услышали, не сочли достойными. Практика показала, что Эдисон был прав. А тому человеку, наверно, оставалось только зарыться с головой в песок. Да и тот не найти. Вот скажи! Нельзя без этого было что ли? – Бертыч говорил громковато, и мне в очередной раз не захотелось быть ему соперником на татами с таким вот его настроением.

– Всё равно ничего не нашли. Да, Бит? – Грин скосил на меня глаза. Я состроил согласительно-разочарованную мину.

– Если этому верить, человек этот очень расчётлив. Больше всего меня лично поразила история с экскурсией студентов дизайнерского отделения. Они же ведь поверили ему. Они же поэты графики. Многие из них настоящие художники. Выпускники школы искусств. Некоторые окончили высшие курсы. Они же согласились организовать галерею, чтоб айтишники узнали о чём задумываются их сверстники с соседнего отделения. А в итоге красочней презентации факультета ни у кого не было, и народ, вдохновившись, пошёл учиться на связистов. Эдисон – старший специалист факультета, а после набора галерея быстро закрывается. Может это всё и совпадения, но если это он, циничней, по отношению к искусству, человека я не встречал. Я даже и не знал, что так можно поступать с художественными произведениями, – Градской осёкся, и с минуту все молчали.

Я отпил кофе. Новые мысли мелкой рысью пробежались по голове, я решил их озвучить.

– Мы ведь действительно не знаем наверняка, что он за человек. В отношении него у нас есть, как я вижу, два варианта. Или мы априори считаем его чёрной паучарой с этической точки зрения и далее не подвергаем сомнению эту мысль. Или нам надо составить о нём личное впечатление. Если да, то предлагаю каждому найти повод с ним пересечься, так чтоб с разговором, можно с полемикой, всё равно. А потом встречаемся и обсуждаем у кого какие впечатления. Суммируем мнение о нём, так сказать. Как вам?

– Да, что тут не понятного? – резко и сразу отреагировал Бертыч, – ты теорию вероятности учил? С какой вероятностью все эти события и остальные, о которых мы ещё и не заикнулись, могут случайно сводиться к одному человеку? Да, ноль-ноль и нет десятых. Я за чернолапа, чтоб время не терять.

– Да, но мы не можем полагаться на теорию! – Градский удивлённо поднял плечи, – личные впечатления надёжней.

– Чем надёжней? – не сдавался Бертыч, – ты при встречи тоже сразу не поймёшь, кто он. Ты ж не психолог.

– Я – человек, и это не теория. Невозможно составить правильного мнения о ком-то только по буквам да бумажкам. Ты ж всё равно что-нибудь да чувствуешь, когда с человеком рядом, даже если и молчишь. Это в нас от природы. И к этому мы и сами в ощущениях ориентироваться можем. Если хотим, конечно, – он серьёзно посмотрел на друга, – Думаешь я до сих пор не разбираюсь в людях?

– Так, недодворяне, шпаги в ножны, – Грин обвёл их взглядом, – встретиться с ним надо. Во-первых, как правильно говорит Бит, чтобы иметь своё мнение о человеке. Во-вторых, если у него действительно планы, то он может чем-то себя проявить. И в-третьих, самое главное, нельзя строить планы насчёт будущего человека, которому ты даже в глаза не посмотрел. В случае ошибки совесть молчать не будет. И мы так и останемся – недодворяне.

Аргумент подействовал. Некоторое время ещё мы сидели без разговоров. Видимо каждый думал, как найти причину для встречи с незнакомым человеком. Слышны были только затяжные кофейные глотки и почесывание голов.

– А ты почему задержался? – спросил я Грина неожиданно для себя и для него. Грин перевёл на меня взгляд, взгляд ничего не выражал.

– Да, кстати? – поддержали Бертыч и Градский, – какое мифическое зелье варил наш зеленоглазый дьявол? Признайся честно инквизиции, и костёр не будет долго гореть!

– Вообще-то, у меня индульгенция на алхимию, сам папик отписал, как на духу, на то оно и духовенство, – продолжил тот тему, – но если честно, у меня такое ощущение, будто я побывал в Вальхалле, но почему-то вернулся.

– Видимо валькирия не дотащила, – улыбнулся Градский.

– Да, такого дотащи! – Бертыч улыбнулся первый раз за несколько часов, – сам-то, наверно, не поможет?

– Ты в каком бою-то пал? – добавил к разговору я, – сердечном что-ли?

Образно и отвлечённо шутить или размышлять было привычкой у нас. Это не означало, что нужно что-либо обязательно объяснять. Такой тон лишь давал возможность кому-то, если надо, высказаться и просто подчёркивал, что к человеку не остались равнодушны. Но отвечать или ввязываться в подобный разговор было, конечно, не обязательно. В этом и была прелесть шутки, что всё можно было обратить к смешному и забыть, как несерьёзные слова. Тот, о ком говорили, сам решал, что сделать серьёзным, а что нет.

Грин остро скользнул по мне глазами и все замолчали. Мы уже знали этот взгляд. Такой взгляд говорил нам всегда, что мы обратились к той стороне человека, которая является недоступной для других. Что об этом с ним говорить бессмысленно и бестактно. Делиться этим он никогда не будет. И ещё этот взгляд говорил, по-крайней мере мне, что человеку больно.

– То, что я пал – это я точно ощутил, – медленно протянул Грин, обращаясь ко мне, – я бы к этому хотел вернуться, но потом. Хорошо?

Вопрос был почему-то явно задан мне, хотя все проявили любопытство. Вообще, хотелось отвлечься от Эдисона, получалось, правда, плохо. Мне показалось, что именно к нему я и вернулся после этого нехитрого расспроса. Хотя меня больше интересовал сам Грин. Грин – наш дружище, непонятное и до конца непонятое дорогое нам человеческое существо, с которым был пройден путь с самого первого курса через комнату на четверых в студенческом городке, через все учебные и коридорные страсти, через кипы обсужденных книг, через стычки с соседями, через танцевальные гулянки до утреннего упада, к этому моменту, когда он, немного потерянный, сидел передо мной и откладывал, видимо, очень важный для него сейчас разговор на более позднее время. И я ощутил в себе возможным променять весь этот загадочный мир на то, чтобы остаться только с ним и выслушать его сразу.