Александр Васильев - Дигитальное перо

– Он ещё не сказал, что работники – мужчины и женщины. Я ввёл туда романтический оттенок, там такое кино началось! Иногда производство вставало полностью. Один раз так совпало, что высший директор станции из-за расстроенных чувств по уходу своей пассии отдал приказ всех уволить, что в принципе было невозможно для выполнения, так как все приказы, связанные с полной остановкой идут через совет главных инженеров. Но они по разным причинам посчитали его уместным, так как сами оказались под тем или иным влиянием чувств. Один писал записки, другой ругался, считай ревновал, третий был подавлен. Каждый в итоге переложил ответственность на другого и станция встала. Мы поверить не могли! Ну, бывало, что кто-нибудь за чем-нибудь не доглядит, так как глядит не в сторону работы – это понятно, но чтоб вот так. До сих пор этот случай вспоминаем – у Грина определенно эта ситуация вызывала чувство весёлой гордости.

– Ты ещё про Жуана Перэ скажи! – ухмыльнулся я и встрял в разговор. О, Жуан, Жуан! Куда уж Фабику до тебя!

– Так и подмывает ответить тебе “не при даме”. Но из песни слов не выкинешь, – отвлёкшись на секунду на меня, он опять повернулся к Энжеле, – Да, так вот Жуан. Собственно, Перэ – это так, для галочки. Самое главное – это был самый настоящий “дон”. Мой эксперимент, согласен. Ну, бывает, занесло. В общем, этот персонаж в том же месте, но без малейшей способности что-либо делать по производству, должен был быть неуволеным, разумеется, в течении определённого срока по профнепригодности, опираясь исключительно на амурные способности. Несколько раз приказ об увольнении, проходя инстанции, не доходил до адресата. Ну, что тут скажешь? Работал дон Жуан. Влюблял в себя, как мог. Как это было видно? Да, просто цифра, в процентах уровень влюбленности в того или иного персонажа. Так вот мужчина-начальник уволит, а женщина бухгалтер или секретарь, или курьер недоведет до его Жуановского сведения. Если до сведения не довели, значит, завтра можно на работу. Его рекорд был – полгода.

– Вы ждали полгола?!

– Да, нет! Мы полгода не ждали, тут время можно ускоренно крутить при надобности. Просто результат был таков, что когда он всё-таки ушёл, станция опять встала, и пока мы не вмешались, так и не запустилась. Мы потом по логам долго изучали историю его хождений. Ему же отдельно прописали возможность учитывать опыт предыдущей, так сказать, работы. Сколько любовных треугольников, сколько интриг. Специально для него был сделан автомат со сладостями в столовой, и женщины были дополнены тягой к сладкому. Он оказался единственным из мужчин, кто пользовался этим аппаратом. Ни одной шоколадки не съел. А сейчас? Я даже не знаю, где он сейчас. Бит, где он?

– В архиве, стирать рука не поднялась, – ответил я.

– М-да. Видимо до новых времён, – протянул Грин. А время тогдашнее было – то ещё. Как раз в универе сорвалось торжественное награждение грантами, дело было громкое, так как мероприятия такого ранга ни на чьей памяти не срывались. И Грин предположил выяснить, а не было ли там чего-либо с точки зрения производственной романтики, так сказать. И хотя я точно знал, что всё не состоялось из-за того, что причастные руководители не смогли устроить достаточное количество собраний по причине занятости своими научными работами, он всё-таки сумел посеять во мне зерно сомнения. Энжела улыбалась с таким лицом, что читалось “какие же парни порой бывают дураки!”

Как же медленно, казалось, работает программа. Время, не смотря на свою склонность не останавливаться и иметь секунду длиной ровно такой же, как и следующая, всё же разное даже для одного и того же индивида. Индивид был я, и сейчас оно то совсем останавливалось, когда я глазами следил за процентным индикатором задачи, то, оказывается, пролетало мгновенно, когда я обращал внимание на часы. Я вдруг подумал, а как себя чувствует человек, у которого время относительно него самого течёт всегда одинаково? Это какой-то очень стабильный человек, представилось мне. Может, наверно, сделать прекрасную карьеру, так как временем, наверняка, сможет распорядиться рационально. И будет, скорее всего, даже влюблён. Но будет ли влюблён безумно? Так, чтобы чувства то приливали, снося все преграды к радости в голове, то отхлынывали, оставляя пенный след глубокого одиночества. Хотя с другой стороны, есть ли у влюблённости подобные градации? Может как раз всё очень просто: или любишь, или нет. Когда ж индикатор покажет сто процентов? С ума сойти можно.

– … у художников, видимо, жизнь нестабильна именно по этой причине, – отметила Энжела откуда-то из своих мыслей.

– Может ли быть художник вообще стабилен? – продолжил Грин. Энжела одарила его вопросительным взглядом в такт вопросу. Гуру молчал, ведя машину и коротко оборачиваясь на них. Ехали уже в метро по служебным путям.

– Для того, чтобы на этот вопрос ответить, видимо надо стать художником. Но не так, что получить диплом в школе искусств. Создать произведение для широкой публики! Пусть люди, а не аттестат назовут тебя художником. Тогда, наверно, можно о чём-то рассуждать, – Энжела смотрела в сторону перрона. Дирижабль медленным ходом плыл мимо одной из подземных остановок. Стены были исписаны какими-то многочисленными призывами, с потолка до пола частенько угадывались колонки стихов, мелькали фразы, похожие на афоризмы. Были и рисунки. Когда довольно корявые, когда целой захватывающей картиной. Представить, что это сделали сами жители города, было невозможно. На сгенерированный метрополитенный пейзаж тоже походило мало. Я-то знал, в чём тут дело. Энжела догадалась не сразу, но это было скорее потому, что она о чём-то размышляла и не разглядывала то, что видела, подробно. Какой-то фрагмент, видимо, выдернул её из мыслей, и она почти в ту же секунду обратилась к Грину, – А это здесь зачем? Это же с восьмой стены!

– Именно. Мне понравились тени в этом граффити, я сюда и скопировал.

– На эту станцию копирует, кстати, только конструктор Грин, – вставил, не оборачиваясь Гуру. Грин заворочался и повернулся ко мне.

– У тебя он сегодня по специальной программе работает что ли? – тон был одновременно нерадостный, но и не разочарованный.

– Да, нет. По обычной, я ему давно апдейтов не писал, – отозвался я.

– Остановите, остановите! Пойдём-ка посмотрим, что тебе нравится, – лукаво произнесла Энжела. Кабриолет въехал на платформу и открыл двери, приглашая всех наружу.

Платформа была оформлена под старину. Ну, где сейчас используют бетон, когда гранита – целое плато? Стены были обшарпаны, кое-где виднелась покраска, намётанному глазу было бы даже понятно, в какой программе делали текстуру. Света в основном не хватало, а имевшиеся светильники были развернуты так, чтобы выхватывать какие-то моменты со стены. Там рисунок, там цитату или слоган. Всё, что имело характер записи, было написано, а точнее пропечатано, каким-нибудь шрифтом подходящим под запись. К примеру, “ Война никогда не ведётся по правилам ” было, покосившись, отображено твёрдым укрупнённым готическим шрифтом с искусственными потёртостями. Как будто через трафарет нанесённое незримым художником спрэйевыми баллончиками, “В миру не в меру мирятся!” таилось среди обилия цветов. И в том смысле, что использовалось всё, что несла в себе радуга и даже больше, и в том, что орнаментом служила невообразимая оранжерея. Вкривь и вкось поодаль углём было “Космос – свалка для хаоса…”, “У кого в голове порядок, запаситесь терпением!” было добавлено мелом. Стихи тоже писались разными шрифтами, но всё время разборчиво и шрифтом примерно одного размера. Видимо, эту настенную литературу рекомендовалось читать, не отвлекаясь на яркий, вычурный антураж. Некоторые были знакомы даже мне, я их помнил потому, что иногда на посиделках обсуждалась и поэзия. Вот оказывается куда они попадали после утраты нашего внимания. Тут, наверняка, не все. И то, что и не обсуждалось. Но я точно уверен, что не было тех, чьё авторство принадлежало Грину. В нём не было ни капли нарциссизма. Это была просто коллекция того, что поглотило в своё время его внимание. Что его встревожило, и что не заставило пройти равнодушно. И, конечно, понравилось. Негатива я здесь не разглядел.