Александр Васильев - Дигитальное перо

– Но как же можно стать мастером, не создав хоть раз прекрасное? Если ты хочешь им быть, это надо доказать или проявить. Нельзя же считаться мастером только из-за своих убеждений. Но в этом-то и вся суть: прекрасное просто так не создать. К нему придётся проделать путь, с ошибками и ложными направлениями. И от идеи до картины, даже если ты и мастер, тоже придётся идти. Так чего ж не писать? Если кисти и холст имеются, да? – последние слова были обращены к Грину, чтобы и его втянуть в разговор, но он сидел явно довольный беседой, которая проходила без него. Поглядывая на него, Энжела тоже улыбалась. Правда, не было понятно – чему?

Она немного придвинулась и спросила: – Так чего тогда сомневаетесь?

Я смотрел на неё и думал, что расспросы, видимо, в её характере занимают особенное место. По тону и её виду было понятно, что хоть по большому счёту вопросы шли из любопытства, но оно не было праздным. Мои ответы куда-то складывались внутри неё, заполняя неведомую мне мозаику. С чем-то там мои слова сравнивались, отсеивая ненужные. Любопытство было профессиональным, так мне подумалось.

– Я стараюсь сомневаться. Когда-то было, как раз наоборот. Я имел очень отточенные убеждения, которые были закалены в спорах, своих поступках и поступках окружающих меня людей. Я думал, что придерживаться их правильно. Но оказалось, что какое-либо убеждение не может охватить всех вариантов, которые могут случиться в жизни. Что-то будет упущено и, когда это упущение проявится, убеждение может рассыпаться в ничто. Но это, правда, меньшее, что может произойти. Прежде этого может кто-то и пострадать. В общем-то, споры и поступки не отменяются, но сомнение в правильности происходящего тоже должно оставаться. Можно подумать, что это более объективно, но так как речь идёт об одном человеке, то от субъективности никуда не деться. Но вы уже об этом говорили.

– Исходя из вашей логики, все прекрасное подвергнуто сомнению. С каким бы трудом и утончённостью мастер не сделал творение, всегда остается вопрос о совершенстве. Совершенство не имеет границ, так как прекрасное можно сделать ещё прекрасней. Но с другой стороны, кисть, которой вы будете работать, не сможет быть тонкой без конца. Её тонкость закончится, когда она не сможет в себе удержать краску. Если у вас будет цель передать через картину вкус яблока, то он не сможет быть слаще самого сладкого яблока в мире. Если будет, то это будет уже не яблоко. Совершенство при выполнении заданной цели всё равно упрётся в границы этого мира. В данном случае физического. Если целью будет передать зрителю, только понятие яблока, то границей будет то, что мы о яблоке, знаем. В противном случае, оно может предстать так, что никто никогда и не узнает, что было на картине. Сама цель появления картины тоже будет границей. Можно попробовать написать яблоко и без цели. Но мастеру это скорее облегчит задачу, а это в свою очередь уберёт надобность в совершенстве, что далее ослабит прекрасное. И если сделать ещё шаг, то можно усомниться, что зритель это прекрасное почувствует. Прекрасное может не дойти до него и труд мастера окажется бесполезен.

Если честно, разговор меня затягивал. И не только он. Где-то позади, наконец, полилась музыка. Инструменты, то сливаясь вместе, то сменяя друг друга, понесли в зал такую гармоничную мелодию, что почти все притихли. Кто-то настроил свет, сконцентрировав его на солистке. Она добавляла вокала в музыку, но пока без слов, пользуясь одними распевами. Сменилась атмосфера, постепенно всё замерло, как будто кто-то невидимый увлёк всех от сиюминутных дел в какой-то тайный мир, где всё было настолько перевёрнуто, что вернуться обратно не представлялось возможным. И возвращаться особенно не хотелось.

– То есть вы хотите сказать, что совершенство границы имеет. Что путь художника лежит к этим границам, и что это обязательно, если он собирается стать мастером. Интересно, что, по-вашему, за границами совершенства, если мы говорим в таких понятиях? А если художнику не хватит терпения или времени жизни, чтобы дойти до этих границ, не хватит физических возможностей – что же тогда? Не писать? Но ведь кто-то же пишет всё равно! И как тогда оценить его творчество? Будет ли оно совершенством или прекрасным?

Она остановила меня своей улыбкой и легким, почти незаметным поднятием руки. Я посмотрел на Грина. Тот сидел очень спокойный. При его виде спор или сложный запутанный разговор охлаждался, собеседники начинали придавать больший вес словами, которые говорили, что приводило к ясности между ними. Ненужное напряжение улетучивалось само собой. Мне подумалось, что я понял, почему этот зеленоглазый дьявол влюбился в неё. Но в этот же самый момент мне пришлось признать, что это как раз заблуждение. Они были и немного похожи и немного разнились, можно было увидеть, что они дополняют друг друга, а можно было увидеть и то, что они в какой-либо проблеме столкнуться лбами и никто не уступит. Но эти мысли лишь отражение того, что видно внешне. Там, внутри них совершенно непонятно, что происходит. Совершенно непонятно почему именно она вывела Грина из его какого-то жизненного транса, и даже если пускай и она, то почему он говорит мне именно о любви к ней, пусть и заочно, а не о чувствах благодарности, например. Этот внутренний щелчок, о котором написано так много книг, посвящено так много стихов, памятников, картин и ещё много чего, непонятно чем обусловлен и обусловлен ли вообще. Если мне хотя бы отдалённо не представить какими мыслями должен быть наполнен человек и какие чувства должны быть у него обострены, чтобы весь его внутренний мир, бескрайний, как Вселенная, встретившись с одной небольшой песчинкой, которой может быть лишь одно слово в разговоре, начал менять свои собственные законы так, чтобы существовать и развиться только вокруг неё, то как я могу понять или представить само рождение этого бесценного момента. Я даже для самого себя этого не понимаю.

Ещё полсекунды, четверть и Энжела начнёт говорить то, что хотела. Ещё нужно будет уловить и понять, что она скажет. Это уведёт меня от этих мыслей. Но пока в ней мне видна борьба. Она явно с чем-то борется и видно, что побеждает. Видно, что борьбы в её жизни было много, больше, чем у других, быть может, больше, чем надо, если надо вообще. Видно, что бороться ей не впервой, но она заранее не знает: выиграет или нет. Она просто борьбу не прекращает и, кстати, непонятно откуда в ней берутся силы. Они всегда не вечны. Она не борется за Грина, но остро переживает его отсутствие в своей жизни, и то, что заставляет её светлеть – это, когда он борется за неё. Видимо, даже не очень важна форма его борьбы, важно лишь её наличие. Возможно, борьба эта когда-то закончится, когда-нибудь всё придёт к гармонии, тягостное напряжение сменит полная гамма таких светлых чувств, которые высветят всё до конца, до самых дальних и заброшенных уголков души, заполнив и их, наконец, так давно ожидаемым теплом.