Роберт Маккаммон - Лебединая песнь

Одновременно с этим сообщением, означавшим, что несколько последних крылатых ракет, «Минитменов-3», было запущено из тайных бункеров где-то в Западной Америке, остатки НОРАД тоже взлетели на воздух.

Министр обороны Хэннен сидел в наушниках, через которые ему по мере обработки поступали донесения. Президент беспроводную связь снял — после того, как погибло НОРАД. Во рту у него стоял привкус пепла, и ему страшно было подумать о черном чемоданчике, что лежал через проход от него.

Хэннен слушал далекие голоса командиров подлодок и пилотов бомбардировщиков, все еще охотившихся за мишенями или пытавшихся уцелеть в скоротечных яростных стычках на половине планеты. Морские силы обеих сторон были уничтожены, и теперь Западная Европа оказалась меж огней наземных войск. Его внимание было приковано к далеким призрачным голосам, плывшим по штормам атмосферных помех, потому что думать о чем-нибудь, кроме работы, в данный момент означало сойти с ума.

Его не зря звали Железный Ганс. Он знал: чтобы не раскиснуть, нельзя давать волю воспоминаниям и жалости.

Атмосферные вихри подхватили воздушный командный пункт, самолет резко швырнуло вверх, а потом он стал снижаться с тошнотворной скоростью. Президента вжало в кресло, он вцепился в подлокотники. Он знал, что больше не увидит ни жены, ни сына. Вашингтон стал лунным пейзажем, дымящимися руинами. В обуглившемся здании архива превратились в пепел и Декларация независимости, и Конституция, а в аду Библиотеки конгресса уничтожены труды миллионов людей. Как же стремительно все это произошло — как быстро!

Ему хотелось плакать и кричать, но он был президентом Соединенных Штатов. На его запонках красовалась президентская печать. Он вспомнил — казалось, это было давным-давно, — как спрашивал жену, подойдет ли голубая рубашка в полоску к светло-коричневому костюму. Он был не в состоянии выбрать галстук: решение таких вопросов давалось ему с трудом. Тогда он больше не мог думать, не мог что-нибудь анализировать — его мозг превратился в солончаковое болото. Джулиана подала ему подходящий галстук и вдела запонки в манжеты. Потом он поцеловал ее, обнял сына, и их вместе с другими семьями администрации отвезли из секретной службы в подземное убежище.

«Все это уничтожено, — подумал он. — Боже мой… все уничтожено!»

Он открыл глаза и сдвинул шторку с окошка. Самолет окружали черные облака, пламеневшие красными и оранжевыми шарами. Из их глубины выстреливали клочья огня и пробивались молниями вверх на тысячи футов выше лайнера.

«Однажды, — вспомнил он, — нам понравилось играть с огнем».

— Сэр? — тихо спросил Хэннен и снял наушники.

Президент был бледен, его губы сильно дрожали. Хэннен решил, что президента тошнит от виражей.

— Вам плохо?

На пергаментном лице открылись безжизненные глаза.

— Все в порядке, — прошептал он и едва заметно улыбнулся.

Хэннен прислушался к голосам в наушниках.

— Только что над Балтикой сбит последний «В-1». Советы восемь минут назад разрушили Франкфурт, а шесть минут назад по Лондону был нанесен удар разделяющейся боеголовкой, — доложил он президенту.

Тот сидел неподвижно, как каменный.

— Каковы потери? — устало спросил он.

— Сведения еще не поступили. Голоса настолько искажены из-за атмосферных помех, что даже компьютеры не в состоянии разобрать их.

— Мне всегда нравился Париж, — прошептал президент. — Знаете, мы с Джулианой провели в Париже медовый месяц. Как там?

— Не знаю. Из Франции еще ничего не поступало.

— А Китай?

— Пока молчание. Думаю, что китайцы терпеливо ждут.

Лайнер подпрыгнул и опять снизился. Двигатели выли в замусоренном воздухе, борясь за высоту. Лицо президента озарил отблеск голубой молнии.

— Ну что ж, — промолвил он. — Вот сейчас мы здесь. Куда мы отсюда отправимся?

Хэннен хотел ответить, но не нашел подходящих слов. У него перехватило горло. Он потянулся, чтобы опять закрыть окно, но президент твердо сказал:

— Не надо. Оставьте. Я хочу видеть. — Он медленно повернул голову к Хэннену. — Все кончено?

Хэннен кивнул.

— Сколько миллионов уже мертвы, Ганс?

— Не знаю, сэр. Я бы не беспокоился…

— Не опекайте меня! — неожиданно закричал президент так громко, что подскочил даже суровый капитан ВВС. — Я задал вам вопрос и жду на него ответа: точную оценку, прикидку, все что угодно! Вы слушали донесения. Скажите мне!

— В Северном полушарии, — начал, дрожа, министр обороны, и стальная маска на его лице стала расплываться, как дешевая пластмасса. — Я бы оценил… от трехсот до пятисот пятидесяти. Миллионов.

Президент закрыл глаза.

— А сколько умрет за неделю, считая с сегодняшнего дня? За месяц? За полгода?

— Возможно… еще двести миллионов за следующий месяц, от ран и радиации. А потом… одному богу известно.

— Богу, — повторил президент. По щеке у него скатилась слеза. — Бог сейчас смотрит на меня, Ганс. Я чувствую, что он смотрит на меня. Он знает, что я погубил мир. Я… Я погубил мир.

Он закрыл лицо руками и застонал.

«Америка пропала, — подумал он. — Исчезла».

— Ох, — всхлипнул он, — о нет!

— Думаю, пора, сэр. — Голос Хэннена звучал почти нежно.

Президент поднял мокрые глаза и остекленело посмотрел на черный чемоданчик на другой стороне прохода. Потом снова отвел взгляд и уставился в иллюминатор.

«Сколько народу могло остаться в живых после такого опустошения?» — мучил его вопрос.

Нет, лучше было спросить: «Сколько народу хотело бы после этого остаться в живых?» Потому что из докладов и исследований на военную тему ему было ясно одно: сотни миллионов погибших в первые часы — счастливцы. А те, кто останется в живых, будут завидовать мертвым.

«Я все еще президент Соединенных Штатов, — сказал он себе. — Да. И мне все еще предстоит принять одно решение».

Лайнер завибрировал, как будто ехал по булыжной мостовой. На несколько секунд он зарылся в черные облака. Во тьме врывался в окна свет вспышек и шаровых молний. Потом самолет переменил курс и продолжил кружение, уклоняясь от черных столбов.

Президент подумал о жене и сыне. Пропали. Подумал о Вашингтоне и Белом доме. Пропали. О Нью-Йорке и Бостоне. Пропали. О лесах и дорогах, о лугах и прериях, о пляжах. Пропало, все пропало.

— Давайте, давайте все же приступим.

Хэннен со щелчком открыл подлокотник кресла и выдвинул маленький пульт управления. Нажав кнопку, он включил связь между салоном и пультом пилота, потом набрал свой код и повторил координаты нового курса. Лайнер сделал вираж и полетел вглубь континента, прочь от руин Вашингтона.

— Мы будем в зоне приема через пятнадцать минут, — сказал министр обороны.

— Вы… помолитесь со мной? — прошептал президент, и оба они склонили головы.