Евгения Дербоглав - Доктор гад

Парцес больше не улыбался. Взгляд у него стал усталым, и Равила поняла, что тьма внутри терзает его уже давно. Не знала она лишь того, что это происходит уже многие жизни.

– Что в вас такое, ещё раз вас спрашиваю? – она не сбавляла тона. – Невооружённым глазом вашей лжи не видно, но штука в том, что у нас он очень даже хорошо вооружён. Знаете, чем полезен душескоп? Помимо того, что мы видим, какие изъяны и пороки у души и общего одушевления, мы можем говорить с обнажённой сущностью человека. В этом-то и есть всемирный ужас, поэтому душескоп в своё время не хотели даже патентовать. Когда я в следующий раз уложу вас под иглы, Парцес, – она чуть наклонилась, прищурившись, – я спрошу у вашей души, у вашей светлой уставшей души. А она ответит. Вы, конечно же, не помните, что творилось в вашей душе под дурманом – этого никто не помнит. А мне, между тем, удалось с кое-кем поговорить. Но не с вами. С кем я говорила, Парцес?

– Он не удержался от вашего общества? В этом весь он, – Парцес отвёл глаза и покачал головой. – Он обожает ваш интеллект, госпожа Лорца. Вы ровня ему.

– Кому, Парцес, кому?! – вскричала Равила, взмахнув рукой. С папиросы слетел пепел и закружился в воздухе, оседая в декоративных выемках панелей и на раме пейзажа на стене. – Парцес, кто он такой? Кто в вас стрелял? Кто вы такой?!

– Вы сами знаете.

– Нет, не знаю, – отчеканила она по слогам, как делала всегда, когда орать было недостаточно. Она прекрасно знала голос, что говорил с ней из чужого посмертия: этот голос отменно годился для песен, пока не охрип от алкоголя. Она прекрасно чувствовала сущность, что вышла к ней, окутанная тьмой. Равила привыкла к этой сдержанной ярости, да только тьму видела впервые. Но голос и сущность принадлежат другому человеку и живут в его теле, они не могут находиться одновременно в её лучшем друге и в странном условном господине Дитре Парцесе.

– Это тот, кого вы хорошо знаете. Это тот, кого вы никогда не знали, – Парцес встал со стула и подошёл к Равиле, не обращая внимания на дым, которым она пыхтела прямо ему в лицо. – Это очень странная история, доктор. Настолько странная, что и вся прочая история теперь тоже пошла наперекосяк, – вдруг его голос донёсся из другого конца палаты. Равила моргнула – Парцеса рядом не было. Он стоял у двери, продолжая говорить. – А меня тут никогда не было – до недавнего случая на площади. Потому что меня тут никогда не рождалось. И не родится. – Почему? – тупо произнесла Равила, чувствуя себя словно в каком-то абсурдном сне.

– Патриотическое движение возглавил старший сортировщик угля Багл Парцес, за что его и казнили доминионцы, – сказал голос уже рядом с ней. Мужчина снова сидел за столом, книга у него в руках была открыта на главе о патриотическом движении. – Отличную книгу мне дали, с картинками. Видите? – он постучал по портрету, где была изображена такая же скуластая физиономия, как у него. Но для Равилы все белобрысые были на одно лицо. – Забавно, учитывая, что где-то и когда-то не было никакого патриотического движения, Багл Парцес спокойно дожил до конца войны, женился на пленной санитарке, которая отказалась возвращаться в Доминион, и от него родился мой отец. А так не родится. И я, соответственно, тоже.

– Парцес, вам тридцать пять лет, что вы несёте? – начала было она, как вдруг увидела, что Парцес снова в другом конце комнаты. – Да прекратите это делать! Как вы это делаете? Вы с ума решили меня свести? Не пытайтесь даже, у меня профессиональный иммунитет.

– Я просто решил показать вам, как работает время, – он развёл руками и снова ухмыльнулся. – Пару раз я уже успел ответить вам по-другому, и разговор пошёл совсем не туда. Решил не бить вам в лоб ответом, а сперва подготовить…

– Время, – она кивнула с папиросой в зубах. – Подготовить. Парцес, со мной из вашего посмертия разговаривала тьма с голосом моего лучшего друга и местного шеф-душевника, я уже ко всему готова.

– Начну с того, что именно благодаря мне ваш лучший друг превратился в скорбную пьянь…

– Не берите на себя много, – фыркнула Равила. – В скорбную пьянь он превратился благодаря своей бывшей жене, это он её так наказывает.

– Когда я с ним познакомился, никакой жены у него не было. Как, собственно, и друзей. Я действительно родился в день и год, указанные в личнике, который полиция сочла странным и поддельным, потому что я, благодаря дряни внутри меня, умею перемещаться во времени назад и вперёд, меняя узоры. Вы сейчас сами это увидели. Дрянь внутри меня была очень талантливым учёным, который помимо этого умел многое другое. Например, закодировать человека как какого-нибудь голубя, изувечив, правда, его личность. Или разжечь пожар в нескольких зданиях сразу, не используя керосина и спичек. Или разрушить площадь без динамита. Прицепиться, даже будучи мёртвым, к своему убийце – чтобы никогда от него не отставать. И, паразитируя на нём, увечить неугодных людей – выжигать им глаза, например.

– То, что это всемирное проклятие преследования, я уже разобралась, – Равила кивнула. – От преследования мёртвым одушевлением больной может отделаться сам, договорившись с ним. Но вы, очевидно, не можете договориться с… с каким-то…

– С самым всемирно опасным массовым и серийным убийцей, – уточнил Дитр. – Нет, не могу. И я искал его живого – в другом времени, в других жизнях. Я менял его судьбу, чтобы она стала больше похожей на судьбу нормального человека. Я искал Рофомма Ребуса, который не будет пытаться сжечь мне лицо. Или стрелять в меня. – Он, – Равила кивнула на куртку на крючке.

– Он, – ответил Парцес. – Пытался меня пристрелить. Полиция спросила, кто в меня стрелял, и я ответил – Кир Лнес. Так он себя называл в одной из жизней. Следователь не почувствовал лжи, ведь я не врал – просто сказал правду на другом языке. Нелепо бы звучало, если бы я обвинил спившегося докторишку в том, что он в меня стрелял, верно? Это, – Парцес потрогал вдовью серьгу, – тоже он. – И это, – он провёл рукой по седой шевелюре, – последствия общения с ним. Крайне неприятный человек.

– У него для этого хороший потенциал, – Равила нервно дёрнула ртом. – Но мы все равно его любим, хоть и зовём гадом. Стало быть, если в личнике правда, вы были полицейским? Вели его дело? Пытались поймать?

– Пытался убить. Успешно – правда, лишь отчасти, – Парцес, подобно самому странному зеркалу в мире телесном, изобразил такую же, как у Равилы, кривую гримасу.

Паровая площадь будто нарочно опустела. Угольщики и механики, чуя крадущееся зло, сбежали туда, где было безопасно. И пусть они лучше погибнут под завалами или от чьей-то шальной пули, чем сгорят или сварятся живьём. Котлы остывали, потому что никто больше не крутился вокруг них, и целый квартал Гога леденел в ожидании.