Евгения Дербоглав - Доктор гад

– Я думал, что так резко седею из-за всплеска всемирной силы, которая остановила сердце твари, – задумчиво произнёс он. – Но, похоже, это потому, что оно сидит во мне. Оно спало – долго, но однажды проснулось. И с тех пор я вижу сны, которые оно посылает мне. С тех пор у меня кошмар наяву.

Равиле было странно осознавать, как все могло бы быть. Наверное, ужасно жить в мире, который десятилетиями терроризирует всемирно сильный гнилец. Если он убивал людей пачками, наверное, и сама Равила недолго прожила в том времени, откуда взялся Парцес.

– А я? Я там была? – каким-то высоким голосом произнесла она.

– Недаром же тень начала с вами общаться. Были, и вы прекрасно себя чувствовали. У вас была отличная интеллектуальная связь с этим чудовищем. Правда, вы были военным врачом, а не душевником.

– Да уж, душевником я как раз решила стать из-за Рофомма, – протянула она. Ей много чего надо спросить у Парцеса о самой себе. Похоже, она многого о себе не знает – кем могла бы стать, как могла бы жить. Она, верно, та ещё паучиха, раз с ней на равных разговаривал террорист.

– Вам идёт, поверьте, – Парцес снова заулыбался как приятный человек.

– Да, мне тут неплохо, – хмыкнула она. – А вы будете ещё раз менять всё это? Время, судьбы, историю? И я вас не смогу остановить, даже если свяжу, верно?

– Нет, не сможете. Нет, не буду. Я встретил здесь человека, с которым можно договориться. Но я не рассказал ему, – Парцес кивнул на дверь, – всего. Сказал, что однажды помог его матери, спас её беременную от нищеты. Но не сказал зачем. А сделал я это затем, чтобы омм Ребус не вырос хронически озлобленным, ведь человеку его всемирной силы очень опасно быть озлобленным. Я не сказал, кем он мог бы стать и откуда я пришёл. Он думает, что я был тридцатипятилетним в годы упадка – знаете, дребежаз, бандиты в ярких костюмах, короткие платья, безумные танцы, нелепая живопись – а потом перескочил сразу сюда. И я не хочу, чтобы он что-то узнал, потому что он явно… не очень крепок душевно.

– А как вы тогда планируете с ним договориться? – Равила скептически поскребла под нижней губой.

– У вас есть душескоп, – просто ответил он.

Он, вообще-то, собирался идти домой один. Дома оставались запасы бодрящего порошка и вроде бы даже кулинарное вино, в котором Эдта раньше тушила ему жаб. Он не знал, что будет делать дома, так он себе говорил. Но Равила, что-то учуяв своим профессиональным нюхом, объявилась в дверях кабинета и велела взять с собой Парцеса.

– Если бы он хотел сбежать, он давно бы это сделал, – заявила она, без разрешения шарясь в его шкафу. – Пусть накинет кафтан вместо своей куртки, она уж очень приметная.

– Его узнают на улице, – вяло ответил Рофомм.

– Его не узнают на улице – ты сам видел, какие портреты давала пресса.

Когда журналистам давали инструкцию «размытого лица», иллюстраторы писали очень безликие портреты – так случалось, когда полиция не знала, что делать с определённой персоной, и не была уверена, что нужно, чтобы нарушителя узнавали на улице. Поэтому характерная – скуластая, красногубая и прямоносая – физиономия Парцеса превратилась в какое-то усреднённое эцесское лицо из антропологического руководства для полицейских курсантов.

– Узнает полиция, им-то точно дали нормальный портрет.

– Надень на него кафтан – примут за какого-нибудь типа с Серебряной Черты. Люди не видят лиц, они видят одежду. Помнишь, как ты надел сюртук, и к тебе все обращались «господин», а не «омм»? Пусть только на голову что-нибудь возьмёт, слишком странно контрастируют его волосы и лицо.

Равила пытается его контролировать, это и собаке понятно. Не вполне понятно, при чём тут Парцес, который был уже тут же – в дверях, ждал, когда ему дадут кафтан. – Не забудь чудовище, его здесь никто не будет кормить. И ларец с черепами.

– Я понесу, – сказал Парцес, завязывая кушак от кафтана. Парцес ростом был гораздо ниже Рофомма, но почти так же широк в плечах, поэтому можно было подумать, что он носит не мещанский кафтан, а более длинный, как любят богатые бездельники.

– Ну что ж, пошли, – Рофомм вздохнул и, запихнув Паука под одежду, поплёлся прочь, еле переставляя ноги от слабости и трезвости.

– Уверен, что не хочешь взять экипаж? – спросил Парцес, когда шеф-душевник чуть не грохнулся, споткнувшись о неровный булыжник.

– Для гралейского дворянина расстояние меньше двадцати сотнешагов – не расстояние, – буркнул он. – И его нужно преодолевать на своих длинных и сильных ногах.

– Ты не дворянин, Рофомм, – вздохнул Парцес. – Кота не убей. Я бы и его понёс, но тварь меня ненавидит. – Ему природой положено ненавидеть всех самцов, кроме хозяина. Он любит только меня и баб.

– Странно, что он меня не боится, – Парцес задумчиво покосился на кошачьи усы, выглядывающие у Рофомма из-под кафтана. – Коты, даже самые здоровенные, от меня дёру дают – из-за проклятия. А этот просто шипит и замахивается лапой. Видимо, виной всему отсутствие кода. Либо он просто туповат.

– Он самый умный кот на свете телесном! – возмутился Рофомм.

– Каким бы умным он ни был, тебе следует его закодировать, – нудел Парцес. – Они опасны. У меня жена ими занималась, поверь, я знаю, на что способны эти твари.

– Я не могу его закодировать, – отрезал он. – У котика брак, он не поддаётся кодам. Мы спасли его от утилизации.

– Себя бы лучше спасли. Но все же хорошо, что он такой злой. Тут… – Парцес поёжился, оглядывая радиус, – тревожно.

К двум мужским силуэтам навряд ли кто пристанет с просьбой отдать часы и бумажник, но люди, похоже, плохо соображали, что делают. Какой-то тип обнимался с фонарным столбом и кричал что-то невидимому небу. Все шли мимо, никто не удосужился вызвать бригаду с Больничной дуги.

Туман теперь был в столице вместо воздуха – город накрыло такой плотной пеленой, что с трудом различались лица прохожих и даже цвет их костюмов, все кругом посерело. Под ногами сновали почтовые животные, и Парцес раз чуть не раздавил какую-то тварь. С диким визгом та мстительно впилась человеку в штанину, но быстро отпустила и ринулась обратно в туман, волоча под брюхом капсулу.

Когда они проходили Циркуляр Артистов (Рофомм дал крюка, чтобы обойти радиус, где был доходный дом дамского общества и где хорошо помнили, как он пьяным заявился под окна к бывшей жене), на одной из площадей обнаружилось большое для туманного времени скопление народу. Они без особого почтения слушали человека в тальме, который стоял на лавке и что-то вещал. Люди постоянно насмехались, перебивая его, но тот стойко продолжал говорить:

– …как очередное бедствие всемирного порядка! Ваши потери в области радости и жизнелюбия – естественны, ибо не хватает их всемирному измерению. Война, в которой участвовала Конфедерация, оставила много запредельной грязи…