Дмитрий Левин - В конце – свет

– Просыпайся! Настал день проповеди, – сказал он и отправился будить следующего заключенного.

Не может быть!

День проповеди воспринимался заключенными как праздник. Системы не существовало, время мероприятия всегда выбиралось самой проповедницей. Иногда это были чуть ли не подряд идущие дни, а в другой раз – несколько месяцев затишья. Так или иначе, все – без исключения – узники были рады. Но дело не только в незапланированном выходном. Нравилось им совсем иное. Каждая проповедь всегда начиналась с рассказа о будущем. Проповедница всегда о чем-то предупреждала, давала надежды. Заключенные всегда хотели знать, чего им стоит ожидать в недалеком будущем. Но было кое-что еще: в проповедный зал сводили узников с всех ярусов, от второго и до самого последнего – первый ярус принадлежал исключительно гориллам. Проповедный зал был местом, в котором заключенные общались, обменивались кусочками повседневности, где они могли узнать что-то новое, произошедшее всего ярусом выше или ниже. Появление новой комнаты или рождение ребенка – уже повод для начала долгого и оживленного разговора.

– Как, сегодня? – не поверил четыреста одиннадцатый, вскочив с спальника, в замешательстве глядя на четыреста пятого.

– Да, только что горилла объявил, велел всем желающим собраться, строиться, – Он обернулся к спящей узнице. – Просыпайся, настал день проповеди.

Заключенная тут же вскочила.

– Сегодня? Что, как, правда? Ох, как же я рада! – после слов восхищения она мгновенно выбралась из спальника и убежала к выходу из клетки. В другой день он бы заставлял себя подняться.

«Как же давно не было проповеди. Ох…», – думал четыреста одиннадцатый, потирая глаза. Голова была будто чем-то набита, очень неприятное ощущение. В какое-то мгновение у него молнией пронеслась мысль лечь спать дальше, но он выгнал ее с той же скоростью, с какой она появилась. Пропустить проповедь – значило лишить себя единственного светлого события, которое было слишком хорошим для такого ужасного места.

Оглядевшись, четыреста одиннадцатый увидел, что почти все заключенные уже проснулись, собирались у выхода из комнаты, спящих оставалось все меньше – старания четыреста пятого. Он вылез из спальника, поежился от мерзкого холода, исходившего откуда-то между лопаток.

Выходя из спальни, он обнаружил толпу узников с всего четвертого яруса, к ним присоединялись остальные, все еще потирающие глаза, но уже полные энергии, предвкушая долгожданное событие. Четыреста одиннадцатый подошел к ним, пытаясь размять спину. Кругом раздавались радостные голоса. Кто-то воображал о том, что же будет предрекать проповедница, другие думали стоит ли им учувствовать в Излитии, а кто-то увлеченно составлял план новостей, которые собирался рассказать узникам других ярусов. Четыреста одиннадцатый слышал обрывки фраз, порой даже слушал оживленную беседу, но сам решил не ввязываться в разговоры, да и не развязывать их самому.

В общей радости, поглотившей всех узников четвертого яруса, забылся вчерашний день, померкла четыреста тридцать вторая. Они жадно хватались за любую соломинку забвения.

Заключенные вовсе не собирались прекращать споры и предположения, то и дело подбрасывая новые доски в и без того разгоревшееся общение, когда к выходу из клетки подошли гориллы. Их заметили только первые ряды, сразу же замолчали – пусть и день проповеди, но при виде этих гор мышц волей-неволей становится страшно – для остальных же они оказались неувиденными. Один из охранников оповестил всех о своем прибытии громким ударом о решетки клетки. Мгновение – резкая тишина, теперь о них знал каждый. Заключенные вытягивали головы, надеясь рассмотреть хоть что-то, пусть в том и не было нужды.

– Время на приготовления кончилось, – громко, четко. По толпе волной прокатился шепот узников, передающих сообщение в задние ряды. – Всем желающим присутствовать на проповеди по одному выходить из клетки и вставать в колонну по пятеро. Каждый, кто решит нарушить порядок, будет лишен проповеди и помещен в изолятор.

Когда слова гориллы дошли до четыреста одиннадцатого, он ужаснулся, вспомнив, что такое «изолятор». На каждом ярусе существовало по пять помещений с таким названием: крохотные комнаты два на два метра. В изоляторах не было ничего – ни системы отопления, ни туалета, еду тоже не приносили. Только одинокая лампочка, висящая так высоко, что ни один из узников не мог до нее даже допрыгнуть. Но потребности в высоких потолках толком не существовало – заключенных бросали туда связанными. Четыреста одиннадцатый не знал, что именно делали гориллы в изоляторе с особо провинившимися, но обратно те уже не возвращались. А если это и случалось – единичные случаи – узники умирали всего через пару часов. Смотреть на них – жуткое зрелище: в синяках, запекшейся крови, с переломанными конечностями, без зубов, едва дышавшие. Четыреста одиннадцатого передернуло.

Он и не заметил, как заключенные уже начали по одному выходить из клетки. Угроза изолятором была по большей части лишней, так как пропуск проповеди – уже невероятно страшное наказание, потому ни у кого из узников и в мыслях не было сделать что-то хоть сколько-нибудь дурное.

Когда все заключенные вышли, горилла несколько раз дернул ручку решетки: так, на всякий случай хотел проверить, не была ли допущена хоть какая-нибудь ошибка, способная повлечь серьезные проблемы. Заперто. Пусть теперь это и было бесполезно, так как все узники четвертого яруса стояли в коридоре, дожидаясь следующей команды – клетка была пустой. Отличий с обычными днями не было, разве что не пришлось выгонять больных силой. В день проповеди почему-то всем сразу становилось хорошо, будто совершенно случайно обнаруживался неиссякаемый источник оздоравливающей энергии. Это очень раздражало горилл, но они никогда в открытую того не показывали. К тому же, у них имелся свой собственный источник силы для любого узника – вот он, на поясе висит.

Конвоировало заключенных шестеро охранников: по двое с обеих сторон, один спереди и один сзади. Для дня проповеди всегда привлекали чуть больше горилл, так как приходилось объединять узников с всех ярусов в одном месте, тем самым создавая хорошие условия для бунта, начало которого могло произойти совершенно случайно, из-за какой-то мелочи. Помимо дополнительной охраны, на втором ярусе – где и располагался проповедный зал – выставляли особый отряд. Их самое главное отличие от обычных горилл – автоматы вместо дубинок. Старший надзиратель не верил, что эти жалкие заключенные вообще способны когда-нибудь осмелиться на такой тяжелый в исполнении поступок, но ему очень нравилось напоминать им в чьих руках власть и сила.