Дмитрий Левин - В конце – свет

Четыреста одиннадцатый знал эту историю наизусть.

– Это случилось очень давно. Люди в те далекие времена слишком сильно отдалились от Богов. Они поступили так по собственной воле. Они перестали посещать храмы, перестали проповедовать, некоторые и вовсе деяли страшное зло – уничтожали святые места, насмехались над верой своих предков. Это были ужасные годы. И тогда Боги разгневались. Ох, как же страшен был их гнев! Боле всех на людей разозлились четыре Бога: Мороэль, Голодоэль, Войноэль и Смертоэлия. Мороэль наслал на людей болезни такие страшные, что я даже произносить их не желаю – я очень боюсь их. Голодэль высушил всю землю, не могло боле ничего в ней расти, люди больше не могли ни кормить скот, ни есть сами. И вот тогда-то они узнали, что такое настоящий голод, когда родителям приходилось есть собственных детей. А Войноэль, чей гнев был самым сильным, посеял в людях ненависть страшную, которую они выказывали друг другу. И тогда началась между ними война. Смертоэлии оставалось только собирать души умерших, но она отправляла их прямо в Адорош, и только истинно верующим, что погибли с молитвами на устах, разрешено было попасть в Ракош. Казалось, человечество скоро погибнет, навсегда исчезнет и никогда боле не случится ничего светлого.

Проповедница сделала паузу.

– Но в те страшные Лета Гнева Богов в семье Истинно Верующих был рожден мальчик. Кожа его была черна, а глаза светились изумрудом. Его нарекли Ирсулусом. Не смотря на ужаснейшие события, которые происходили из-за огромной глупости людей, Ирсулус смог прожить до двадцати лет – о, это была просто невероятная цифра для того времени. Мальчик принял решение посвятить себя Вере, он стал проповедником, дарил верующим надежду. Ирсулус обещал, что однажды все закончится, что однажды все в мире станет как прежде, что вскоре люди снова познают счастье. Годы шли, Ирсулус начал сомневаться в своих словах. Но однажды к нему явилась сама Вероэлия, дщерь Мороэля. Она страдала, глядя, как другие Боги непреклонно уничтожали то, что Она так долго помогала творить. И сказала Вероэлия тогда: «Ирсулус, творение рук моих, в тебе есть огромная, светлая душа, ты в силах помочь всем этим несчастным людям. Взывай к Богам, моли их денно и нощно, однажды Они тебя обязательно услышат». И просил Ирсулус Богов каждый день и каждую ночь, он не позволял себе спать, он лишил себя воды и пищи. Боги заметили его, обратились Они к нему, Им стало интересно, почему простой человек так долго просит Их внимания, позабыв о себе самом. Ирсулус ответил Богам на Их вопрос, он сказал, что хочет искупить все грехи, что сотворены были человечеством, что он готов принять весь Их гнев на себя одного. Удивлены были тогда Боги, некоторые даже не верили, засмеялись над ним, но Ирсулус был тверд в своем намерении. Боги согласились и заточили его в темнице своей. Как и было оговорено, перестали Они гневаться на людей. И вздохнули тогда люди с облегчением. Но вот Ирусулус никогда больше не чувствовал ничего, кроме нескончаемой боли. Терзали его Боги тысячелетиями – время в Саргороше течет совсем иначе, не так, как в мире нашем. Ох, как же он страдал.

Говорить проповеднице было тяжело, она переводила дыхание.

– Ученики Ирусулуса знали, где теперь их проповедник, они рассказывали об этом другим, и все вместе молились за мученика. И вера в Богов снова укрепилась в сердцах людей, вспыхнула с новой, неведомой ране силой. Они восстановили все из руин, храня в душе безграничную благодарность к Ирсулусу, в одиночку страдающему за всех их деяния. Боги же были удивлены стойкости Ирсулуса. Но однажды плоть Ирсулуса все же не выдержала, высвободила из себя душу его. И никто до сих пор не знает, где теперь дух Ирсулуса, нашего спасителя. Но нет Его ни в Ракоше, ни в Адороше.

Проповедница замолчала. После длинной речи ей требовался перерыв. Заключенные сидели тихо, кто-то всхлипывал, утирал слезы. «А, может, «Подвал» – это тоже гнев Богов? Что же тогда совершили мои предки, за что теперь мы мучаемся? Нужен ли нам кто-то, кто как Ирслус примет все наказания? Но как долго нам еще нужно его ждать, как долго терпеть все это? А если он уже среди нас?» – всплыло в мыслях четыреста одиннадцатого.

– Помолимся же за душу Ирсулуса, – тяжело проговорила проповедница.

Старуха закрыла глаза, складывая руки у груди, ее иссохшие губы беззвучно зашевелились. Рукава ее балахона скатились до локтей, обнажив десяток различных браслетов, прятавших белые шрамы. Если кто-то взглянет на них поближе, сомнений не останется – старуха сама изрезала свои руки. Но никому не выпадет такой шанс, а потому это оставалось секретом проповедницы.

Четыреста одиннадцатый знал только одну молитву – просьба Богов поместить душу Ирсулуса в Ракош. Не раз ему приходила мысль о том, что, возможно, их Спаситель находится в месте, куда прекраснее, в месте, которое было создано специально для него. Закончив молиться, заключенный открыл глаза. С всех сторон все еще раздавался тихий шепот. Воспользовавшись свободным временем, четыреста одиннадцатый попробовал развиться так случайно посетившую его мысль о втором Спасителе, искал всякие тому подтверждения, тут же их опровергал.

У него так и не получилось прийти хоть к какому-нибудь ответу, когда его размышления прервали.

– Да отыщет Ирсулус покой в Ракоше, – возвысив голос, закончила молитву проповедница. Среди заключенных обнаружились те, кто эхом отозвался на ее слова.

Старуха сделала короткую паузу, а после объявила о начале Излития. Это была часть проповеди, когда заключенные могли рассказать о всем, что их тревожит, чего боятся. Они могут излить из себя все самое плохое, отчиститься. Многие ждали именно этой минуты, но, когда доходило до действия, их сердца наполнялись сомнениями, совладать с которыми не получалось, о чем они впоследствии сильно жалели, некоторые даже злились на самих себя. Но все же в Излитии проглядывалось что-то пугающее. Так легко мало у кого получалось открыться другим, пусть они и знали, что каждый услышавший поймет их проблему, их страхи.

Обычно четыреста одиннадцатый наблюдал за Излитием с стороны, внимательно и сочувственно слушал говорящих. Но сейчас, заметив, что никто еще не поднял руку, ему показалось, что время пришло. Он вдруг осознал, что готов стать изливающим. Сейчас он чувствовал, что ему есть что рассказать проповеднице, есть чем поделиться с другими. У него боле не было сомнений.

Четыреста одиннадцатый поднял руку.

– Поднимись, сын мой, – обратилась к нему проповедница, медленно протянув тонкую руку в его сторону.

Заключенный встал с своего места. Все глаза в зале обратились к нему, он будто чувствовал каждый взгляд. От волнения четыреста одиннадцатый разучился ходить, его ноги стали ватными, он переставлял их кое-как, скорее по привычке. Не мог отделаться от чувства, будто его походка стала до ужаса странной. Четыреста одиннадцатый поднялся на возвышение, встал в самом его центре, совсем рядом с проповедницей. Она смотрела на него с пониманием и такой теплотой.