Рейчел Кейн - Чернила и кость

– Я думал, ты хочешь, чтобы я убрался, – сказал Джесс.

Брендан вздохнул. А затем оттолкнулся от стены и исчез в темноте ночи. Ушел заниматься бог знает какими делами. «Прости меня, Малявка», – подумал Джесс. Однако, сказать по правде, он не чувствовал себя виноватым. Оставшись здесь, он не имел бы никакого будущего, как не было никакого будущего для Брендана в Библиотеке.

Сегодня Джесс будет спать дома в последний раз.

Вернувшись в дом, Джесс записал все эти мысли в свой личный журнал, а потом провел остаток вечера, читая Inventio Fortunata.

Что, очевидно, только доказывало слова брата.

На следующий день отец проводил Джесса до вокзала Сент-Панкрас и отослал слуг, чтобы самому донести чемодан сына до поезда… и за все это время отец не проронил ни слова и ничем не выдал своих чувств. Когда Джесс принял из рук отца чемодан, тот наконец сказал:

– Заставь нас тобой гордиться, сынок. Или, клянусь богом, я буду пороть тебя, пока ты этого не сделаешь. – Однако в то же время глаза отца едва заметно блеснули, точно от слез, и Джесс почувствовал себя не в своей тарелке. У отца был сильный характер, и он никогда не проявлял сентиментальности.

Поэтому не может быть, чтобы Джесс увидел у него на глазах слезы.

Затем отец быстро, строго кивнул сыну и пошел прочь, исчезая в толпе пассажиров и разлетевшихся голубей. Горячий дым от мотора поезда собирался под сводчатым потолком станции и вплетался в железные узоры. Такая знакомая и такая странная картина одновременно. Несколько секунд Джесс просто стоял, раздумывая. Пытаясь понять, что он чувствует в этот самый момент, застыв между старым миром и новым, тем, жить в котором ему предстоит.

Оставалось еще двадцать минут до отправления поезда в Александрию, и Джесс подумал, не сумеет ли он отыскать где-нибудь в вагонах поблизости автомат с горячими напитками, однако, пока он колебался, услышал ворчание у себя за спиной.

Какой-то мужчина начал ругаться и вскоре повысил тон до крика, и отчего-то Джессу захотелось обернуться и узнать, в чем дело.

– …признайтесь, что вы обманываете сами себя! Что слова есть не что иное, как лживые идолы, которым вы поклоняетесь! Великая библиотека, может, однажды и явилась благодетелем, но в наши-то дни? Что она нам дает? Лишь отбирает у нас! Унижает нас! Вот вы, сэр, у вас есть собственная книга? Нет, сэр, не бланк, заполненный тем, чем они желают его заполнить… Настоящая книга, оригинальная, написанная писателем? А вы бы осмелились владеть книгой, мадам? Библиотека владеет нашими воспоминаниями, а вы не имеете права владеть книгой! Почему же? Почему они так этого боятся? Почему они так боятся дать нам выбор?

Джесс заметил говорящего человека, который забрался на каменную скамейку и теперь читал свою лекцию прохожим, вскинув руку с журналом над своей головой. Это не был бланк из серапеума с библиотечным штампом. То, что вытащил из-за пазухи мужчина, было копией журнала в кожаном переплете с тиснением, на котором можно было прочесть его имя. Его личный журнал, в котором он ежедневно записывал свои мысли. У Джесса был почти такой же. Библиотека раздавала их бесплатно в день рождения ребенка и советовала всем горожанам в мире записывать свои мысли и воспоминания с самых по возможности ранних лет. В архивах Библиотеки хранились эти записи каждого дня и каждого часа их жизни после того, как они умирали. Библиотека была мемориалом. И в этом заключалась одна из причин, по которой люди ее так любили: в каком-то смысле она даровала каждому своего рода бессмертие.

Мужчина теперь размахивал своим личным журналом, словно факелом, а в глазах у него горел лихорадочный огонек, отчего Джесс почувствовал себя неуютно. Он отлично знал, чем это закончится. Полицейские наверняка уже спешат сюда.

Люди вокруг оратора расступились, испуганные его страстью и диким взглядом. Джесс обеспокоенно осмотрелся. Он был прав: отряд полицейских в красных плащах уже направлялся в их сторону. Говоривший их тоже тут же увидел, и Джесс заметил, как лицо мужчины побледнело под копной растрепанных волос. Однако он лишь стал кричать громче:

– Человека нельзя приравнивать к куску бумаги, к строкам и буквам! Его нельзя поставить на полку! Жизнь дороже книги! Vita hominis plus libro valet! [4] Жизнь человека дороже книги! ( лат .)

Последний возглас прозвенел как победоносный клич. Мужчина сунул руку под свой плащ, достал бутылочку с ядовитого оттенка зеленой жидкостью, резво открутил крышку и пролил одну-единственную каплю на личный журнал, который все еще держал в руках. Затем он отшвырнул журнал на каменный настил под ногами, и через секунду тот заполыхал ужасающими языками пламени, которые сияли, точно изумруды, и высоко вздымались. Люди, стоявшие поблизости, отшатнулись, ахая, а некоторые вскрикнули от удивления и испуга.

– Греческий огонь! – воскликнул кто-то, а потом начался хаос, и люди толпой бросились к выходу. Это помешало полицейским, которым пришлось идти против движения.

– Библиотека хочет, чтобы мы все были слепцами! – кричал поджигатель. – Я умираю, чтобы показать вам свет! Не верьте им! Они лгут нам!

Джессу тоже следовало бы убежать, так он подумал. Его толкали со всех сторон те, кто обладал, очевидно, более здравым рассудком, чем он, однако он застыл, испуганный – и очарованный, – продолжая наблюдать за мужчиной. Книга, сгоравшая на каменном полу, стала для Джесса жутким напоминанием того беспомощного гнева и ужаса, что он чувствовал однажды: словно сами страницы умоляли его помочь им. Это ведь тоже было своего рода оригинальное произведение, единственная копия, написанная чернилами на бумаге. Там были все мысли и мечты этого человека, и они… умирали. Конечно, это не такое великое произведение, как «О создании сферы», но все равно Джессу пришлось заставить себя устоять на месте, чтобы не поддаваться импульсу и не броситься спасать журнал.

– Прочь с дороги! – закричал полицейский и оттолкнул Джесса в сторону выхода, чуть не сбив с ног. – Отойди же! Неужели ты не знаешь, что такое греческий огонь!

Джесс знал, а еще он с запозданием осознал, что у поджигателя с собой не одна капля этой жидкости, которую он потратил для демонстративного уничтожения своего журнала. Мужчина держал по-прежнему почти полную бутылку высоко над головой. Жидкость сияла, словно дымчатый изумруд в тусклом свете, просачивающемся на вокзал сквозь окна.

Джесс сделал шаг назад и споткнулся о собственный чемодан. Он упал, все еще не сводя глаз с поджигателя. «Мне нужно уйти отсюда», – подумал он, однако ему казалось, будто его собственный мозг заснул, убаюканный гипнотизирующими языками пламени. Джесс правда хотел уйти, но тело ему будто бы больше не подчинялось.