Нил Гейман - Хрупкие вещи

Она снова уходит в себя, погружается в воспоминания. А потом говорит:

– Прошу прошения, моя хорошая. Я что-то устала. На сегодня, наверное, все. Может быть, мы продолжим в другой раз. Пусть мне позвонит ваш редактор, и мы договоримся о времени.

Грета кивает и говорит: «Да, конечно», – но в глубине души знает, что они больше не встретятся. Никогда.

В тот вечер профессор поднимается на самый верхний этаж – медленно, по крутой лестнице, шаг за шагом. Достает плед и простыни из сушильного шкафа и стелет себе в гостевой спальне, которая пустует уже столько лет. В спальне почти нет мебели: только кровать, старый, еще довоенный комод с зеркалом и выдвижными ящиками, пыльный платяной шкаф, в котором лишь голые вешалки и большая картонная коробка. Профессор ставит на комод вазу с красными рододендронами, клейкими и вульгарными.

Она достает из коробки пакет. В пакете – четыре старых фотоальбома. Профессор ложится в кровать, на которой она спала в детстве, и рассматривает черно-белые фотографии, и фотографии цвета сепии, и несколько неубедительных цветных снимков. Она смотрит на братьев и на сестру, она смотрит на папу с мамой. Ей даже не верится, что они были такими юными. Ей не верится, что люди бывают такими юными.

Она вдруг замечает, что на столике у кровати стоит стопка книг, детских книг. Профессор смотрит на них озадаченно. Она что-то не помнит, чтобы она приносила сюда, в эту комнату, какие-то книги. Да и столика у кровати здесь быть не должно. Верхняя книжка – издание в мягкой обложке – старая и потрепанная. Ей, наверное, лет сорок, не меньше. Цена на обложке – еще в шиллингах. Там нарисован лев и две девочки, вплетающие в его гриву гирлянду из маргариток.

От потрясения у профессора дрожат губы. И только теперь она понимает, что это сон – потому что она не хранит эти книги в доме. Под книжкой в мягкой обложке – издание в твердой, в глянцевом супере. Та самая книга, которую профессор всегда мечтала прочесть. «Мэри Поппинс дарит рассвет», которую Памела Трэверс так и не написала при жизни.

Профессор открывает книгу на середине, и там уже ждет история: Мэри Поппинс в свой выходной берет Джейн и Майкла на Небеса, где они встречают мальчика Иисуса (он до сих пор немного побаивается Мэри Поппинс, которая когда-то была его няней), и Святого Духа, который жалуется на то, что с тех пор, как от них ушла Мэри Поппинс, он так и не смог найти няню, которая умеет так здорово отбеливать постельное белье, и Бога-Отца, который говорит:

– Если она что-то скажет, то так и будет. Ее не заставишь сделать что-то такое, чего ей не хочется. Кого угодно, но только не эту женщину. Она Мэри Поппинс.

– Но ведь Вы – Бог, – говорит Джейн. – Вы создали мир и всех, кто живет в этом мире. Все должны слушаться Вас.

– Кто угодно, но только не эта женщина, – повторяет Бог и чешет свою золотистую бороду, подернутую сединой. – Я ее не создавал. Она Мэри Поппинс.

Профессор ворочается во сне, а потом ей снится, что она читает свой собственный некролог – читает историю своей жизни и думает: «Я прожила интересную, хорошую жизнь». Вот они, черные буквы на белом фоне. Все – здесь. Даже люди, которых она давно позабыла.

Грета спит рядом со своим парнем, в крошечной квартирке в Кэмдене, и ей тоже снится сон.

Там, во сне, лев и колдунья вместе спускаются с холма.

Она стоит на краю поля боя, держа сестру за руку. Смотрит на золотистого льва, чьи глаза – как горящий янтарь.

– Это совсем не домашней лев, – шепчет она сестре, и обеих пробирает озноб.

Колдунья смотрит на них на всех и говорит, обращаясь ко льву:

– Мы с тобой договорились. Тебе – девчонки, а мне мальчишки.

Она понимает, что сейчас будет. Срывается с места, бежит, но зверь догоняет ее в три прыжка.

Лев пожирает ее – там, во сне. Съедает всю целиком, оставляет лишь голову и одну руку, как домашняя кошка оставляет куски недоеденной мыши, если в нее уже больше не лезет – или в подарок хозяевам.

Лучше бы он съел и голову тоже. Потому что тогда ей не пришлось бы смотреть на то, что происходит. Но мертвые веки уже не закроются, и она смотрит на жуткое искореженное существо, в которое теперь превратились братья. Большой зверь доедает ее сестру. Теперь он ест медленно, не торопясь. Похоже, сестра ему нравится больше. Но опять же – сестра всегда была его любимицей.

Колдунья снимает белое платье, и ее тело – такое же белое. У нее маленькая высокая грудь. Соски очень темные, так что кажутся черными. Почти черными. Колдунья ложится спиной на траву и раздвигает ноги. Под ее телом трава застывает изморозью.

– Давай, – говорит она.

Лев лижет ее белоснежную расщелину своим розовым языком, и она уже больше не может терпеть, и впивается пальцами в гриву, тащит его на себя, приникает губами к его окровавленной пасти и обхватывает ледяными ногами его золотистое тело...

Мертвая голова на траве. У мертвых глаз не получается отвести взгляд. Они видят все.

И только когда все кончается, и лев и колдунья разжимают объятия – потные, липкие, насытившиеся друг другом, – только тогда лев подходит к мертвой голове и съедает ее, дробя череп мощными челюстями, и только тогда она наконец просыпается.

Сердце бешено бьется в груди. Она пытается разбудить своего парня, но он храпит, и ворчит, и даже не думает просыпаться.

«Значит, так все и было, – думает Грета, глядя в темноту. Это странная мысль, совершенно безумная. – Так все и было. Она не умерла. Она выросла, прожила жизнь и состарилась».

Ей представляется, как профессор просыпается посреди ночи и лежит в темноте, слушая звуки, доносящиеся из старого платяного шкафа: шелест призраков, тихо скользящих в ночи – тревожащий шорох, который легко перепутать с суетливым метанием мыши, с мягкой поступью огромных бархатных лап, с опасной музыкой охотничьего рога вдали.

Она понимает, что это нелепо, хотя ни капельки не удивится, когда прочитает в газете о смерти профессора. «Смерть приходит по ночам, – думает Грета, прежде чем снова заснуть. – Как лев».

Обнаженная белая колдунья мчится верхом на золотистом льве. Его морда испачкана свежей кровью. Одно движение розового языка – и она вновь безупречно чиста .