Антон Абрамов - Побег из Содома

– Слушай, Папа, да расскажи ты ей всё как есть, мы и так уже нарушили все законы Радужной Федерации, так что давай. Тем более, завтра мы будем в резервации, где можно во весь голос петь псалмы. Я хоть попою вволю! – улыбнулась Надя.

– Ага, петь хором и пороть детей! Вот тебя, язва мелкая, давно пора выпороть! – Вера погрозила пальцем младшей сестре.

– В «Скрытом Писании» то, что мы взяли, называется «Добыча». Если ты на войне, то захваченное у неприятеля можно использовать для того, чтобы победить. Так царь Давид делал, – сказал Папа, глядя на Любочку.

– На сегодня Министерство нравственности засекретило почти все Писания, – продолжил Папа. – Конечно, не сразу, а постепенно. Сначала они запретили говорить о том, что содомия – это грех. Потом запретили наказывать детей, потом водить несовершеннолетних в церковь. Ну и, в конце концов, всех Несогласных выселили в гетто. Жизнь там не сахар, но зато в твою душу никто не лезет.

– По мне, уж лучше порка каждый день, чем изучать «Краткую историю ЛГБТ», – отозвалась старшая Вера, с хрустом ломая ветку. – Ты, Наденька, не косись, тебя миновала чаша сия, а я не только учила, но и экзамен успела сдать по этой гадости.

– Да, милая, то, что ты претерпела, врагу не пожелаешь. Мы с Мамой за те полгода, пока тебя не было, чуть с ума не сошли. Папа тряхнул головой, как будто стараясь отогнать воспоминание.

– Больше всего меня тогда напрягали не две «мамы», и не их постоянный «ТриКокс» с водкой. Больше всего меня достали «уроки порнографии», – произнесла Вера, не поднимая головы.

– Гендерное просвещение? – нахмурила бровь Надя.

– Ага… Только просвещением там и не пахло. Обычное промывание мозгов. Я даже тогда это понимала.

– А жизнь в приёмной семье? С двумя «мамками»? – спросил Папа.

– Тяжело, но терпимо. Я по Маме скучала очень. Ну, и по тебе, конечно. Но, Бог милостив, в отличие от других детей, никто из приёмных меня и пальцем не тронул. Давили только на мозги.

– Для идейных это как бизнес? – поинтересовалась Надя, не отрывая взгляда от сухих веток.

– Да, они получают неплохие деньги за каждого ребёнка. Но фишка не в этом.

– А в чём? – спросила Надя, поправляя костёр.

– В том, что если в шестнадцать лет ты делаешь Каминг-Аут, тогда и ты, и твои приёмные получают огромный бонус.

– Огромный – это какой?

Надя оторвала взгляд от костра и посмотрела на сестру.

– На дом в пригороде хватает, – пожала плечами та.

– Это что, типа программа такая, «Согни Несогласного»? – усмехнулась Надя.

– Скорее, «Купи Несогласного»! Там всё красиво. Тебя сытно кормят, сладко поят, одевают с иголочки. И развлекают там, куда негражданам вход запрещён. И всё это так по-доброму, с улыбочкой. Но при этом тебе постоянно говорят: «Смотри, это только для Привилегированных, пока ты маленькая, ты с нами, мы за тебя платим. Когда вырастешь, сделай правильный выбор. А мы подберём тебе невесту, приданое соберём…» И если ты заглотила наживку – тебе конец. К хорошему быстро привыкаешь, трудно отказаться…

– А тебе было трудно? – Любочка серьёзно смотрела на сестру.

– Мне – нет. Меня такая тоска мучила, хоть волком вой. Но по красивым платьям я иногда скучаю.

– Это я виноват, что с тобой так получилось, – проговорил Папа, опустив голову.

– Пап, опять двадцать пять… – со вздохом возразила Вера.

– Вер, побольше уважения! – обернулась Надя, нахмурив брови.

– Нет, правда! Когда можно было бежать, я тормозил, когда была возможность съехать в гетто, я не знал, что делать.

– Ты лечил Маму, – напомнила ему Вера.

– Маму можно было вылечить и в резервации, – парировал Папа. – К тому же ты знаешь, чем это лечение закончилось… – Папа опустил голову.

В тот же миг Надя метнула на Любочку выразительный взгляд и чуть шевельнула бровями.

– А правда, что в тёмные века ребёнка могли выпороть в любой момент? – спросила Люба максимально невинным голосом.

– Да нет, конечно! – радостно отозвался Папа. – По древним законам, ты мог наказывать только своих детей. Чужих – ни в коем случае, – проговорил он. За то, что ты тронул чужое дитя, сурово карали, а в некоторых местах могли даже убить. Так что родись ты лет на пятьдесят пораньше, если кто и мог тебя пороть, так это я или Мама.

После этих слов над маленьким костром опять повисла неловкая тишина.

– Не вини себя, Папа. Даже Любочка, и та понимает, что в одиночку ты не смог оплатить две лицензии на домашнее образование. С крестом на робе много не заработаешь.

– Да, равноправие у нас только для Привилегированных, а Несогласным лишь крошки с алтаря толерантности, – вздохнул Папа.

– А вот скажи мне, Пап! Мы всё на себе несём, у нас каждый грамм на счету, мы еды в обрез взяли. А вот семена ты для чего тащишь?

Папа поджал губы и пристально глянул на Веру, но не промолвил ни слова.

– Вер, ну ты как маленькая! Это ж цветы! Папа и семена – суть две вещи неразрывные! – рассмеялась Надя. – Ты же помнишь, Мама говорила, что наш Папа «электрик по специальности и садовник по призванию».

– Бог даст, въедем в новый дом, засадим лужайку… – глядя на небо, мечтательно заговорил Папа. – Клумбу сделаем, будем цветами любоваться и Маму вспоминать…

– А я бы прямо сейчас к Маме пошла, если бы могла. Только без семян… Мне с ней петь нравилось. Так и пела бы с ней, всю вечность…

Надя посмотрела на звёзды, постепенно исчезающие за надвигающейся тучей.

– Так, ладно. Я понимаю, что вам холодно и страшно, но всё-таки постарайтесь уснуть, – распорядился Папа, доставая спальник.

– А как же история! Ну, Папа! Сказка на ночь? – Любочка смотрела на него умоляющими глазами.

– Радость моя, – ответил он, – …я еле живой, и у меня болит под лопаткой, какие истории?!

– Ну, хотя бы коротенькую. Пожалуйста… – взмолилась Люба.

– Давай, Пап! Пара минут ничего не решат! – подключилась Вера.

– Ладно, – сдался он. – Только на историю у меня сил нет. А вот одно стихотворение, катакомбное, я сейчас вспомнил. Из того старого сборника…

Папа нахмурил лоб.

– «Безымянные поэты»? – подсказала Надя.

– Да, точно, оттуда, – вспомнил Папа и начал негромко читать:

«Отчего же по ночам я свои слагаю стоны,

Отчего, тоскою полны, звуки льются к небесам?

Отчего во тьме небес не найдётся мне ответа?..

Отчего же для Поэта Своих уст Ты не отверз?

На холодной, злой земле нет давно уж мне отрады.

Только чёрные громады мрачно реют вдалеке.

Но теперь моя слеза тихо падает на землю,

Я Твоим глаголам внемлю, созерцая небеса!»

– А у них правда имён не было? – спросила Любочка после длинной паузы.

– Да имена-то были, конечно. Но это же катакомбная лирика. Имена не сохранились, только номера на могилах…