Андрей Глазков - Тень

Вообще, ты наверно меня поймёшь – не бывает у тебя такого? Выходишь такой из своей пещеры, проходишь немного и… Старая история – всё собрано, готово, выход на улицу совершён, на улице вдруг озаряет непонимание цели выхода, даже её отсутствие. Бьёт в голову. Мысль. Если мягко выразиться. Мысль… Отмыслить бы эту мысль во всё мыслимое. Куда я иду? Вот надо было мне вернуться всё-таки – не стоило выходить. Вся жизнь же перевернулась. Я перевернулся. Теперь вот сижу в итоге тут у тебя… Хорошо, что не в гробу, хотя шансы были. Чёрт, опять я вперед забегаю. Люблю бегать. Не всегда, не часто, не от мусоров когда, но просто, вечером, в кайф, вокруг озера или просто в парке, для удовольствия, без опаски, смотря вперед и под ноги, а не по бокам и через плечо. Мысли… Мысли, кстати, ровные, когда бежишь. Сильная концентрация, выходит, сознания. На теме – какого хрена я опять побежал, если у меня даже кроссовок нет… Пошёл чай, однако… хороший!

Я прорвался через двор, сквозь поросшие грязным снегом площадки для игр, сквозь приваренные морозом к асфальту соседские «подснежники», сквозь стабильно осуждающие ледяные взгляды старух, даже вечером первого января фланирующих по двору в возмущённом угаре хозяйствующего променада. Хорошо, что ещё есть стабильность в стране. Хотя бы и в протухшей поволоке морщинистых глаз прошлого. Одобренные Президентом личности из мира до Странной страны. Одобренные старые. Одобренные мысли, ценности, скрепы…

Я рвался к машине. Мечтал скорей внутрь – считал, что поможет. Тёмный прямоугольник на седом зимнем асфальте сообщил глазам неприятную новость отсутствия тачки. Глаза повозились немного с интерпретированием и раскодировкой сигналов, отрапортовали мозгу итог, а мозг в свою очередь доставил мне сообщение о необходимости громко и недвусмысленно высказаться по поводу неприятного. Усилить степень осуждения в глазах стабильных старух. Поддержать круговорот критики в природе. Ты критикуешь что-то, вызвавшее у тебя раздражение, вызывая одновременно раздражение у критикующих тебя, запуская вслед за этим новый круг критики. Следишь за уровнем критики в мире – нельзя допустить, чтобы он снижался. Каждый из нас в ответе. Держит чай, смотри как!

Я попытался обрадоваться неожиданному счастью пешей прогулки. Возможность обращения за поддержкой в правоохранительные структуры не рассматривалась, ибо это могло повлиять на критический баланс сил во вселенной, причём не в мою пользу. Не дружил я с погонниками, но ещё больше погонники не дружили со мной. Позвонил по машине кое-кому. Кое-кто принял информацию, гарантировав ясность по моему вопросу к вечеру, то есть минут через пятнадцать. Я не стал ждать. Психанул. Пошёл пешком.

Дом Сэма в трёх кварталах от моего. Вязкое пространство прокисшего снега между домами. Черные воды вчерашнего праздника, пронзённые погасшими петардами, остовами ракет, фейерверков, конфетти. Вечереющий перегар, растворяемый рюмками стабилизатора второго дня праздника, мерцал синим, жёлтым, белым в окнах жителей района, успевших уже простить друг друга за неудачные подарки. Они – все там, а я – весь тут. По крайней мере, мне не на кого и не за что было обижаться. Мои маленькие, тщательно сберегаемые привилегии свободы от людей. Моё личное мягкое уютное пространство под тёплым одеялом одиночества. We disappear by Jon Hopkins.

У входа в дом – ночной портье Паша. Паша приветливо улыбнулся, поправил портупею, одёрнул белую кобуру из дешёвого кожзаменителя, заполненную древней рацией с торчащей покусанной кем-то на нервах антенной, выправил спину, залитую потрескавшейся от старости шинелью, и, мечтательно облизнувшись, томно закатил глаза к пыльному потолку. «Старый пидор…» – пронеслась брезгливая мысль. Именно так – подобные персонажи геями не бывают. Это совершенно иного рода фрукт. Фрукт … Именно от таких следует ограждать не определившихся юношей, робких в своих сомнениях, чувственных в своих тревогах. Но именно такие никогда не попадают ни в чьё поле зрения. На публике он будет набожный смиренный последователь курса, он первым путем приложения распечатанных скриншотов постов к анонимному заявлению в органы укажет на недопустимость открытости в своих мнениях и соображениях в социальных сетях, путем громогласного возмущения и привлечения внимания окружающей общественности « да что же это такое делается » начнёт бороться с неприкрытой свободой прогулок взявшись за руки…

Паша. Поддельный вахтёр из поддельного советского прошлого, но с несмываемым прошлым стукача и анонима. Мастер разных почерков. Надёжный, как тонкая корка льда по весне. Свободный, как шахтёр в закупоренной шахте: идти можно куда угодно, если это куда угодно проходит через залежи породы. Расплывшееся маслом по сковородке вялое лицо, не поражённое жизненным успехом.

Я ускорился к лифту, стараясь миновать холл максимально быстро. Где-то там, наверху, меня давно ждали. Лифт не спешил, прорываясь сквозь застывший холодец ожидания, натужно поднимая меня в неизвестность. Интересно, если бы я тогда знал, что меня там ждёт, поменял бы я направление? Поехал бы вообще? Купил бы билет на этот лифт или пропустил его и дождался другого? Я до сих пор так и не могу однозначно ответить на этот вопрос. Отчасти потому, что есть более важные моменты. Более интересные события. Более странные буквы и звуки для сложения. Но в основном, потому что не кайф.

Дверь в коридор. Старая, неприкаянная, общая. Никому не нужная.

Сэм вальяжно, старым котом валялся в кресле, горка сомнительного серого порошка не менее вальяжно развалилась на столике перед ним. Копировалось поведение хозяина. Вопрос заключался в определении истинного хозяина. В момент, когда появляется горка, становится сложно провести чёткую грань между потребителем и потребляемым. Так рождается великая мандала серого порошка.

Банальное зеркальце стола – зачем скромничать и заводить карманные зеркала, если можно играть по-крупному? Знаменитый среди наших общих знакомых бильярдный стол с тремя шарами – двумя белыми и одним красным, причём в столе не было луз… Знаменит стол был банальной игрой в поручика Ржевского, что случалась на первоклассном зелёном сукне под пьяное улюлюканье Сэма и его товарищей из числа погонных. Бандиты в такое не играли – не по понятиям.

Пыльное чучело певца Малинина в телевизоре за спиной, давно вычеркнутого из государственного списка Одобренных Старых. На полу коробка диска с надписью «Дорогому С от В». В углу скромно расположились автомат Калашникова (на автомате была дарственная гравировка – «брателле от Казбека») и пара магазинов с патронами (без надписей, пожеланий, благодарностей). Сэм считался серьёзным человеком, решал вопросы, водил чёрную бмв брателлы (Казбека), не шутил, не мечтал, не танцевал, свёл тюремные перстни на пальцах, выжил в огне 90-х и сне 00-х, почти прорвался сквозь дыру 10-х, стригся коротко, верил другу Кастету, из золота – только строгая тяжёлая цепь весом 247 граммов. И та в шкафу его дома на Селигере. Сэма когда-то уважали, даже несмотря на его игры в хакера, что не всегда приемлемо в среде серьёзных. В итоге сейчас его больше чтили, как чтил уголовный кодекс некий мигрант из Турции, то есть учитывали, но по возможности избегали. Он чувствовал свой закат и медленно уходил за горизонт горки сомнительного серого порошка. Но не сейчас про Сэма. Позже про него. Это всё метафоры. Это всё… не обращай внимания. Чай это всё, ясно? Налей, кстати.