Ксения Кей - Нерассказанные истории

– Так все выходные может лить!

– Ну, еда есть. Самогон тоже, – показывает на мутные банки под столом, – вот и договорчик обмоем.

Не нравится мне он. Но что я могу сейчас… Снимаю подкову с гвоздя над входом в спальню и вешаю вместо нее ведро – шума побольше. На тумбочку – молоток, под подушку – баллончик растворителя, на всякий случай…

Резко открываю глаза от невесомого скрипа двери, слишком осторожного, чтобы быть добрым и случайным – даже ведро не звякнуло. В дверях Сергей, смотрит нагло в упор. Без майки и в свободных штанах на бедрах. А так ли надо отказываться от сделки, которую он предлагает? И от того, что предложит сейчас?

Я ещё не придумала ответ, откладываю, словно решать мне. Он шагает вперёд и шикает, брысь, кошке у меня в ногах. Та шипит, спрыгивает с кровати, выбегает из комнаты, но остается за дверью. Сергей делает ещё шаг…

«Если не бороться за себя, они заберут всё. Из-за твоего смирения! Бейся за то, что важно! Никогда не забывай, кто ты».

Так говорила моя бабуля. Она была кошатницей-рецидивисткой из-за того, что отстаивала своё всегда, не преклоняясь, не опуская голову перед тупой силой. И не прекращала драться.

Пора и мне стать собой, стать достойной ее наследия. Кладу ладонь на рукоятку молотка. Впервые со смерти бабули я не чувствую ее присутствия. Я здесь одна принимаю решения.

Кошка отвлекается от вылизывания и подмигивает. Мне?

У нас было два пакетика сухой лапши, литровая бутылка колы, фигурка Робокара, наполовину заполненная жвачками, и куча разноцветных карамелек, рассованных по карманам. Я не знал, что из этого пригодится, поэтому взял все.

Утром мы съели последний пакетик быстрокаши на двоих, посмотрели серию «Щенячьего патруля» и немного поссорились из-за шапки. Вообще-то, шапка была моя, но в последнее время Федька стал торчать по всему красному, и незаметно присвоил ее себе. Мама называла ее «шапочка Кусто». Тогда, давно. Когда папа еще жил с нами.

– Дай шапку Кусто.

– Не дам, – сказал Федька, обкусывая уголки ногтей. Он всегда так делал, когда нервничал или залипал перед телеком. Ногти у Федьки уже давно больше похожи на шматы мяса, чем на ногти.

– Это моя шапка. А ты даже не знаешь, кто такой Кусто.

– Ты тоже не знаешь.

– Я знаю! Это крутой черный певец.

Конечно, я только предполагал. Раньше у нас в гостиной висел портрет с Бобом Марли в смешной разноцветной шапке. Я не знаю, что он пел, но папа говорил, что он очень крут. Может быть, у всех крутых певцов есть яркие шапки. Когда папа от нас ушел, он забрал фото с собой.

После ухода папы мама почти перестала разговаривать. Я ходил в школу, потом пинал балду, а в шесть вечера шел встречать маму на остановку, и мы вместе забирали Федьку из садика. Дома мама варила нам макароны, а потом ложилась в спальне перед телеком и выходила только утром, когда снова нужно было ехать на работу. В субботу и воскресенье мама лежала целый день. Иногда я пристраивался рядом и пытался что-то рассказать, но она не обращала на меня внимания. По телеку показывали, как куча противных людей, называющих себя пекарями, соревнуется в приготовлении тортов. От этого мне хотелось есть, и я уходил к Федьке. Мы смотрели мультики, строили города из Лего или играли в мяч на улице. Раз в неделю мама заставляла себя купить нам продуктов, но почти ничего из них не готовила. Я научился жарить яичницу, ну а с сухой лапшой и кашей мог справиться даже Федька.

Так прошел сентябрь. В будни все было терпимо – школа, друзья, нормальная еда в столовке. Уроки со мной теперь делал Федька – правда, он не умел читать и писать, но сидел рядом и делал вид, что проверяет тетради. Но вчера, в очередную октябрьскую пятницу, я понял, что еще одних выходных с пекарями не выдержу. И я задумал путешествие.

Разобравшись с шапкой (я просто отобрал ее у Федьки на правах старшего), мы собрали рюкзак в дорогу. Папин самокат я зарядил еще с вечера, а для мамы в холодильнике оставил вчерашние макароны. Напоследок я написал записку и положил на стол, а потом заглянул к маме. Шторы она не открывала, и в спальне было темно, как вечером, только телек мигал белым огоньком. В нем большой торт заливали шоколадной глазурью и смеялись. Мама смотрела на этот торт, не моргая, словно это было самым главным в её жизни.

– Ну, мы пошли, – сказал я.

– Ага, – сказала мама, не отрываясь от телека.

И мы отправились в путь.

– Ты сказал ей, куда мы поехали? – спросил Федька, когда мы вытащили самокат на улицу.

– Она бы все равно не услышала. Я оставил записку.

– Надо было написать в вотсап.

– Мама забыла оплатить интернет и мобилки, ты же помнишь.

Федька насупился. Ему не нравилась идея с путешествием. За месяц, что мама лежала в спальне, он привык зависать на мультиках. Часто у них были даже одинаковые выражения лиц, только мама смотрела пекарей, а Федька – щенков, спасающих мир.

– Давай хотя бы бабу Лену предупредим, что приедем?

– Денег нет на телефоне, ты забыл?

– Ты меня бесишь.

– Ты меня тоже бесишь

Я разозлился. Мы и так потеряли кучу времени на сборы, а теперь еще и Федькин гундеж.

– Мы поедем сами! – заорал я. – На самокате! Потому что мы взрослые, понял!?

Федька подтянул доставшуюся ему шапку на уши и, всхлипнув, залез на самокат. Я встал сзади и оттолкнулся ногой. Путешествие началось.

Дорогу до дачи бабы Лены я знал хорошо. Мы были там много раз, в основном с папой, потому что баба Лена – папина мама. Наша мама с нами ездила редко, и говорила, что баба Лена – надменная стерва. Мне на даче нравилось. Там пахло костром, ползали всякие жуки, а на втором этаже дома хранились зачетные старинные вещи. Сезон подходил к концу, но я был уверен – баба Лена будет на даче все выходные. Тут-то мы и нагрянем.

От нашего дома до выезда из города – две автобусные остановки. Мы проехали их незаметно, словно на обычной прогулке, да и вокруг все было обычное – серые пятиэтажки, хмурые люди, переполненные мусорки возле киосков. Потом город кончился, и я окончательно понял: все по-настоящему. У нас получилось.

Я осторожно вёл самокат по утоптанной тропинке вдоль трассы. Нас обгоняли машины, было шумно, но мы ехали в тишине. Я не мог это объяснить, но словно весь мир в это время смотрел своих пекарей, а до нас никому не было дела, и мы ехали рядом с оживленной дорогой, но в полном одиночестве. Все вокруг состояло из цветных кусков, как шапка Боба Марли. Светло-голубое небо. Оранжевые листья на пятнистых березах. Желто-зеленые поля вдалеке. Серая трасса. Картинки менялись, как в калейдоскопе, а потом складывались обратно. Воздух был сухим, но пахло почему-то мокрой землей.

Федькина голова доходила мне почти до плеч. Он насуплено молчал, крепко сжимая нижние ручки самоката. Перчатки надеть мы не догадались, и руки заметно подстывали. Вчера вечером, с трудом согласившись на путешествие, Федька просился поехать на автобусе и гундел. Но мне хотелось доехать до дачи именно самостоятельно, как взрослый. Или как свободный, я точно не знал. Внутри самого себя мне все было ясно, но слов, чтобы это выразить, я подобрать не мог.