Ксения Кей - Нерассказанные истории

Моя бабуля была кошатницей-рецидивисткой. Потому ее и отселяли (читай –выгоняли) жить на дачу, и девять месяцев каждый год она обитала в этом доме. А потом перебралась на кладбище. Я стою перед просевшей набок калиткой. Пальцы застыли на пакете, намотанном на замок от дождя и ржавчины. Знаю, что должна войти, но без нее здесь слишком пусто… без нее я здесь ещё не бывала. Горло схватывает… а мне казалось, отгоревала уже…

Перед глазами вспыхивает картинка из прошлого: белокурая малютка с хитрой улыбкой и расширенными от возбуждения зрачками выглядывает из-за угла дома, а высокая, статная женщина в цветастом сарафане делает вид, что не видит внучку, и продолжает искать. По всему участку носятся коти и мявчат. Жизнь бежит, забирая самое важное: близких, уют, уверенность в будущем и белокурые кудряшки. Теперь я ношу каре чернильного цвета, настолько графичное, что, наверное, можно порезаться.

Клумбы заросли травой и цветов совсем не видно. Прости, бабуля, но скоро здесь не будет ничего кроме скоростной автомагистрали. Я пришла разобрать твои вещи, насытиться воспоминаниями и попрощаться. Я приеду ещё, но тогда будет не то совсем: чужие люди, торг, юридические вопросы. Но сегодня я ещё твоя маленькая белокурочка. Воспоминание тихим светом колет сердце. Улыбаюсь и иду навестить котиков.

Бабуля и мне привила, и сама любила Кинга, поэтому деревянная стрелка-указатель «Кладбище домашних животных» взбудоражила детскую душу только в первый раз. За домом пятнадцать сбитых из досок крестов с датами жизни: здесь и Пушок, и Анфиса, и Рыжик, и Шредингер – все остальные бабушкины. Дачная тишь – лишь самолёты изредка пролетают – замедляет меня, расслабляет, мозг очищается от токсичности города и потому добродушно делится всем, что помнит. За это надо выпить. И от счастья – ведь я думала, прошлое растворилось навсегда. И от горя – помянуть, выплакать. Достаю из бабушкиного тайника штофик яблоневой настойки, сажусь на ступеньки и до прохладного сумрака, до озверелых комаров помаленьку выпиваю всё. Болтаю с бабулей, рассказываю про жизнь.

Прошу Бога приглядеть за всеми Там. Наслаждаюсь далеким лаем собак, потрескиванием поленьев в невысоком костерке, запахом остывающей земли и засыпающих цветов. И в ночной свежести нос вдруг улавливает запах кошачьей мочи, с которым сроднилась в детстве. И меня накрывает. Роняю голову на колени и вою, не сдерживаясь. Та́к впервые за три года. А ночью снится, что все коты запрыгивают на кровать и жалеют, отвлекают от горя: мурлыкают, лениво кусают, сворачиваются в ногах, на голове, больно топчут живот и грудь… а я их глажу, и тоска уходит.

–Чушь!

У меня словно земля из-под ног уходит, и тут выбивает пробки, свет тухнет и комната в тягучем полумраке. На лицо Сергея падает хищная тень.

– Помочь? – губы расползаются в приторной улыбке человека, загнавшего жертву на край обрыва.

– Сядьте уже! –гаркаю я, от моей любезности ничего не осталось.

Мне срочно нужна передышка – потому что он думает слишком быстро… потому что варится в этих земельных вопросах слишком долго. А я… да я в его глазах хуже тупой старухи, у которых пачками отжимают квартиры! Хуже, потому что им хоть по телевизору показывают, что такое бывает.

Хватаю со стола договор и уведомление. Дохожу наощупь до щитка, тыкаю капельки кнопок и, вуаля, электричество. Это бабулина подпись – в достоверности бумаг нет сомнений. Но разве такое может быть?! В голове не укладывается, что всё по закону. Оказывается, перед смертью бабуля зачем-то продала участок компании Стрела. А Стрела – Огниву, а та – обратно бабушке. Да деньги отмывали, мне пофиг… было бы, если не одно «но»… Два месяца назад инициировали банкротство Огнива. Это значит – все сделки за три года отменены, и между бабулей и Огнивом, и между Огнивом и Стрелой. Короче, юридически сегодня земля принадлежит не мне, Стреле. Полный взрыв мозга!

***

Через час мы с Сергеем сидим при свече за столом: длинная, тонкая молния обесточила весь поселок. Тени золотого огня пляшут на скатерти-клеенке. Если бы ушки и банка черноплодного варенья с апельсиновой шкуркой не стояли бы на обозрении, то сукин сын и их не получил бы. Предлагает продать дом детства за бесценок… берет и превращает счастливую половину моей жизни в пшик. Гребаный фокусник. У меня – три дня до понедельника. А иначе по суду получу абсолютные копейки. Так он говорит.

Я вдруг понимаю, что не хочу расставаться с этим местом. Три года от мыслей о приезде сюда останавливалось дыхание, потели ладони и начисто отключалась трезвость ума. Я становилась беспомощной девочкой, которая не могла осознать, что никогда не обнимет самого родного человека на свете. Девочкой, у которой больше нет дома, нет семьи. Но это не так! Как жаль, что понимание пришло слишком поздно. На глаза наворачиваются слезы, и Сергей воспринимает их капитуляцией, пододвигает документы.

– Утро вечера мудренее! – вновь гаркаю я и иду курить на крыльцо.

Комары. Ливень. Лапы ели прогибаются под потоками воды. Побитые градом цветы. Едва уловимый запах кошачьей мочи. Земля за домом почти сухая. Ветви деревьев словно пологом укрывают последнее пристанище зверюшек. Я сижу на приваленном к стене старом заборе. Сильная, с выпестованным железным характером, полагаюсь только на себя и не имею привязанностей – это я? Да, сильная… но как же мне сейчас нужна помощь, бабуля.

Душа в смятении, я не могу логически думать. Только плачу. Господи, ну хоть ты, сделай что-нибудь, и я в тебя окончательно поверю. Не можешь сам, пусть бабуля подсуетится. Ты ей только разреши мне помочь.

– Мяууу – из темноты сверкают зелёные глаза. – Кис-кис… – Котя рядом: маленькая совсем, с мокрой обвисшей черной шерсткой и торчащим словно антенна хвостиком. Она ластится об ноги, запрыгивает на колени и тычется мне в лицо холодным, влажным носом.

– Откуда ты такая? – треплю ее по макушке и возвращаюсь в дом, вновь улавливая у входа запах и грустно улыбаясь: это не реликвия прошлого, а проделки из настоящего.

Кошке Сергей не по душе. Он пытается погладить, то ли задобрить меня хочет, то ли и в правду понравилась. Но она взмывает к потолку, кувыркается в воздухе, а потом приземлившись, клацая когтями по полу, вжикает под старое кресло и яростно шипит оттуда.

– Видит просто какой человек, – бурчу я себе под нос.

– Какой?! – злобно смотрит, чавкая жвачкой. – Развела тут драму. Я остаюсь, – кивает на вторую комнату и поясняет, – дождь, дорогу развезло, сяду на днище – не выеду без толкача.