Степан Кирнос - Под ласковым солнцем: Ave commune!

Спустя два дня. Утро. Площадь перед «Домом Идеологической Мудрости».

– И именно поэтому Рейх есть ничтожнейшее из проявлений человеческих организаций! – заголосил Давиан, а микрофон, у рта передав полыхающий рвением голос в динамики, расставленные по всему периметру площади, многократно усилил звучание слов, превратив их в самый настоящий гром речи, трясущий пространство и души. – Рейх, он даже хуже, чем Либеральная Капиталистическая Республика, тем, что попирает фундаментальные права масс народных, заковывая народ и его волю в оковы морали и ограничений!

– Да-да! Долой тех убогих буржуазных и клерикальных дикарей! – взревели люди, исторгая вопли гордыни. – Нет народа праведнее нас! Нет тех, кто был бы лучше нас!

Давиан вещает с площадки, на которой зиждутся массивные колонны, держащие исполинскую крышу и под тенью «храма идеологии», на его фоне, он вещает о том, что есть Рейх, а точнее поливает его грязью, дабы усладить слух партийных чинов, да и обычных людей, жаждущих услышать, что кроме места, в котором они живут ничего лучше нет. Кажется, что за спиной Давиана изящным сплетением камня, мрамора, гранита и золота, возвышается языческой капище древних греков, а он уподобился древним иерофантам, несущих народную истину пламенным словом растопляя души. И народ, тысячи людей, заполнивших площадь, в единой серой одежде уставили пустые, с бездной вместо души, глаза на парня, который продолжает говорить, не стесняясь такого количества:

– Да, в северной стране, которая провозгласила себя оплотом свободы, люди освобождены от моральных догм и власти религиозной, что уже существенный шаг к свободе! Но не обольщайтесь, ибо там всем правят гнилые буржуа и рынок апофеоз всего, что порождает другое рабство – капиталистическое! Но даже это лучше чем Рейх, ибо власть государства и церкви есть зло первородное, вредящее воле народной! Рейх стал домом всего мракобесия и дремучести проклятых порядков! Откуда я знаю, вы спросите. Да, я знаю, что твориться в той империи камня и веры, ибо сам пришёл оттуда!

В тот момент, когда с уст юноше сорвались слова о том, что он путник из далёкой по идеям страны, он ожидал, и даже надеялся, что люди сейчас проявят бурю эмоцию, охнут в унисон хотя бы, но ничего не последовало – серая безликая стена взглядом тысячей глаз продолжает взирать на парня, никак себя не проявляя. В один момент в мыслях юноши поселилась сомнение, что ему кто-то рад, или желает слушать, но лёгкий кивок недалеко стоящего Фороса заставил продолжить Давиана речь:

– Я уже говорил, что Рейх есть явление антинародное и все его деяния – это удары по обычным людям! Он не позволяет людям голосовать по всякому вопросу, товарищи там не следят за личной жизнью других товарищей, что исключает контроль народный! – вновь Давиан, стоящий смирно на площадке под сенью колонн, обращает взгляд на толпу и желает увидеть в них хоть крупицу эмоций, но снова натыкается на стену холодного безразличия. – Но я не говорил, что поимо государства, в том краю проклятых душ существуют и семьи, те, традиционные, опрокидывающие саму основу построения коммунизма!

– Да, всё для коммунизма, всё для народа коммунального, всё для нас – для народа святоидеалогоизбранного! – снова взяли пламенное слово люди. – Народ, всё для него, всё для нас!

Стоило только юноше это сказать, как шесть, блеснувших в отражении светло-серым небом, пальцев Фороса сжались в кулак и вздёрнулись в едином порыве с рукой к небесам и Давиан понял, что это знак призыва к действию. Гул тут же наполнил площадь, но это не крики осуждения, не радостные возгласы, это похоже на песнь живых мертвецов, монотонную и холодную, проникающую в душу ледяным завыванием, которое не возьмёт даже северный арктический ветер.

На секунду Давиану стало жутко, но он моментально собрался, отбросив весь страх, и вспомнив, что это… побочный эффект от «народного бесчувствия», которое направлено к единой великой цели – привести всех к равенству.

Рука Фороса припала к поясу, а затем поднеслась к посоху, лязгнув металлическими пальцами о его латунную палку и странный неестественный гул спал, люди умолкли, уподобившись инструментам в руках мастера душ, а вместо него из решётки, вместо губ, раздалась механическая, без намёка на чувства, речь:

– Скажи отрицатель Рейха, а что там с хозяйством народным? Кому блага экономически принадлежат? Чья экономика?

Услышав вопрос, поняв его суть голова Давиана опустилась и поднялась в лёгком кивке и последовал ответ, в противоречии с ледяным тембром Фороса, пронизанной пламенностью живой, рождённой в огне ненависти к Рейху:

– Экономика? У тех недоумков вся экономика государственная и меньшей степени частная! Они лишили себя благословения передать всё в народные руки и вместо коллективов производственных всем правят бюрократы паршивые, а хозяйства мелкие отданы не людям в правление общее, а частным лицам! – яростно взревел Давиан, исторгая личную ненависть к Рейху в массы. – Экономика там антинародная, не такая как здесь… тут в магазинах всем управляют продавцы, на шахтах – шахтёры, в полях – фермеры; иначе говоря, тут установлена трудовая диктатура пролетариата. Да, пускай это делается при мудром посредничестве Великой Коммунистической Партии, которая умело направляет трудовую мысль в русло нужное, но главное, что всем на производствах управляется массами людскими! Рейх лишён этого, он дремуч и убог, ибо там до сих пор существуют такие понятия как частная и государственная собственность.

Давиан заметил, что Форос доволен… неизвестно откуда – он из-за решётки не улыбается, его глаза продолжает тлеть угольками, но юноша чувствует, что его… патрон рад сказанному, удовлетворён ответом.

– Люд просвещённый! – воззвал яро Давиан. – Вы живёте в прекрасное стране, в Директории Коммун, где делается всё для народа и этим самим народом, а посему вы просто не имеете права жаловаться! Это самое прекрасное место на свете и это говорю вам я, человек который пришёл из Рейха и знает о Либеральной Капиталистической Республике! – решил приукрасить слова Давиан, добавив в них про «республику». – Так что не прельщайтесь истинами лживыми, а живите по истине коммунисткой – народу – народное, а Партии – партийное! – Давиан повторил один из лозунгов Директории, говорящий, что Партия в Директории Коммун это её ведущий локомотив, меньшее из зол – не будь Партии, было бы государство, а поэтому наставление её чинов необходимо слушать и воздавать им и ей хвалу.

Тем временем Форос, снова обращает к небу ладонь, сжатую в кулак и люди опять монотонно загудели, будто это толпа зомби, людей из которых с холодной методичностью выбили жизнь и из звука, доносящегося с их ртов непонятно, то ли они радуются, то ли негодуют.