Виталий Смышляев - Страна Яблок

А переговоры… Несколько раз я ездил вместе с Сергеем, договориться было невозможно. Ни с кем. Православные общины требовали монастырской жизни, а язычники плевались на попов, проклиная их за осквернение славянской природы. «Овощи»-вегетарианцы произвели на нас впечатление тихопомешанных. Наши фермы для них – типа концлагеря. А с казаками разговора не получилось вообще.

– Никаких тайных переговоров я ни с кем не вёл, – сказал Сергей, – да и какие тайны. Участки у каждого в собственности, всё решается на собрании. Могу поклясться.

Сергей походя вырвал из земли пучок травы, обстучал в ладонь землю и, как крошки со стола, высыпал в рот.

Прожевал, проглотил.

Все замерли – поразил контраст лёгкости и быстроты его движений с торжественным смыслом слов «могу поклясться».

Сергей продолжал как ни в чём не бывало:

– О чём мы можем договориться, если у нас на собраниях две группы? Вы с меня как с председателя спрашиваете – и правильно спрашиваете. Но мы разделились сами в себе и устоять не сможем. Поэтому из председателей я ухожу, кооператив всё равно не перерегистрируют, он перестаёт существовать. Кто-то захочет вшиваться, кто-то нет. С газом и электричеством я до конца доведу, конечно. А дальше будет ещё труднее, так что будем выплывать отдельно.

До меня не сразу дошел смысл слов Сергея. Как это: «ухожу из председателей»? А как же посёлок? Как же мы?

– Четыре первых участка рядом – мой, Алика, Аркадия, Ларисы – голосовали мы всегда вместе; если они меня поддержат, будем отдельным коллективом. С общими фермами и кормовым цехом разберёмся, распишем как следует. У меня всё.

Оглушённое собрание молчало.

– Правильно, Сергей, – Аркадий очнулся первым. – Сколько можно уговоры уговаривать! Я с тобой.

– И я, – сказали мы одновременно с Ларисой.

– Хорошо, – Сергей улыбнулся нам. – Борису от своего участка я кусок отрежу, будет нормально жить.

– Почему от своего? – сказал я. – От всех четырёх отрежем с дальнего конца.

– Сергей, не горячись, – сказал Вадим. – Так нельзя. Были высказаны… как бы это выразиться… амбивалентные мнения, но это нормально. Это является…

– Зачем так делать? – крикнул Армен. – Что за чепуха?!

– Мы пойдём с вами, хотя наш надел на отшибе, – сказал Богомолов, жена кивнула. Я бросил взгляд на Ксению, она быстро опустила глаза.

– Надо голосовать! – вскочил Ильяс. – Как это – «ухожу»? Давайте проголосуем. Кто против?

Братья, Армен и Вадим подняли руки.

– Нет. Голосовать мы не будем, – отмахнулся Сергей. – В председателях насильно никто удержать не может. Во-вторых, даже если бы Спиридонцева не отпускали, разве он бы остался? Колхоз – дело добровольное. Хватит постоянно спорить и тянуть в разные стороны.

– И так тяжело, а разделимся – совсем пропадём, – сказал Ильяс. – Зачем себя с Валерой сравнивать? Совсем разное. Сейчас все устали, давайте завтра поговорим. После запруды. А то весь берег размоет, цистерну перевернёт. До завтра давай. Мы с Равилем тебе объясним, это наша вина. Прошу тебя, мы все просим.

Собрание молчало.

– Хорошо, – сказал Сергей. – Все устали, до завтра. Да и дел полно.

Собрание закончилось. Богомоловы шли к себе через поле как по театральной сцене, мягкий закатный свет падал на них из-за облаков точным направленным лучом. У Ксении из-под платка выбивалась золотистая прядь, волосы вспыхивали и гасли на вечернем солнце, вся сила которого, казалось, была направлена на её тоненькую фигурку.

Сергей хлопнул меня по плечу.

– Пойдём. И рот закрой.

Я хотел было возразить, но осёкся. По-детски бы получилось. Огрызание какое-то. «Не огрызайся!» – постоянно одёргивали нас в школе. Мы шли на свой край посёлка, и мне до ломоты в шее хотелось обернуться на Ксению.

– Может, объяснишь? – спросил я Сергея, когда мы сидели в тени у него за домом. Из поленницы сладко пахло свежепоколотыми дровами, сверху жаловался жаворонок. – Не про выход, здесь я с тобой согласен, задолбали эти споры и претензии на пустом месте.

– Вот ты пристал… Ты, кстати, Ларису-то не томи. Обнадёжил девушку и в тину. Она ведь продолжения ждёт – и так, и так к тебе. Бабе тридцать четыре года, тает, как пломбир на жаре. На неё Ильяс посматривает, да и Вадим тоже. Уведут одномоментно.

– Что значит «не томи»? С ней же ты сам… – Я осёкся. – Уведут – и ради бога. Женщина хорошая, но мне она никак. Я вообще крупных не люблю.

– Да уж заметил, каких ты любишь.

– В смысле?!

Сергей поднял руки – «сдаюсь!».

– Да ни в каком не в смысле. Не бери в голову. Тебе за краном пора. Крановщик в «самарке» переночует, я Вике скажу.

– Мост у Липны сделали наконец, быстро обернусь.

– А то, что Ксения рассказала, – это очень серьёзно. Кто-то к нам присматривается. Полиция или секьюры днём бы приехали. Всю ночь караулить не нужно, а вот на рассвете, в час Тигра… Ксения же сказала – в полпятого? Вот к четырём и пойдём, проверим. Опоздаем – не страшно, следы свежие увидим. На росе хорошо видно.

Юрец с Кузей начали сразу, на зарядке. Пока бежали до пруда и обратно, они по очереди подклеились ко всем старшакам, побазарили на ходу. Захар всегда сквошит по тяжёлой за базар на пробежке, а сегодня – типа, анлук. Ну, понятно.

Выдачу на завтраке опять уменьшили. Вместо двух субботних яиц дали по одному. И мяса в каше почти не было.

– Если яйца уменьшили, предлагаю теперь кричать «Лю!..» вместо «Любо!» – заорал Юрец на всю столовую. Все ржут, Юрец всегда в тему хохмит.

Скорлупа, как всегда, не очищается, это уж по обязу. Лень им яйца под холодную воду поставить. Сижу такой, по капельке отскорлупываю, а Юрец с Кузей с боков встали:

– Короче, слушай…

– Подумаю, не гони коней, – кинул я, не поворачиваясь.

Ломить не стали, отошли. Вроде всё по-ихнему пока. Они и рады, что не надо сразу всю тучу собирать меня буцкать. Знают, что им-то я успею врубить.

А я ещё во сне всё решил: Захару вломить, но не насмерть. Оглоушить. Как получится – анон, но постараюсь не по тяжёлой. И бежать на Клязьму, будь что будет. За ночь километров десять пройду, днём в лесу спрячусь.

А днём забили в рельсу, атаман сход собрал. Надели форму, стали в круг.

– Именем Господа и Спаса нашего Иисуса Христа! – выкрикнул дежурный есаулец.

Стариков в посёлке не было, почётные места занимать некому. Но стулья всегда ставят. Цирк!

– Приветствие атаману! – скомандовал есаулец.

Прослушали молитву, по команде «Кройсь!» надели фуражки.

Атаман начал с раздачи чинов. Значит, что-то по тяжёлой задвинет. Всегда умасливает сначала. Рядовых казаков – в вахмистры, вахмистров – в хорунжие, двух хорунжих – в подъесаулы. И пяток медалей раздал.

А потом объявил про тяжёлые времена, про новый закон. Денег в обороте не будет, только электронные, а нам, невшитым, не положено.