Песах Амнуэль - Тривселенная

Почему-то в мыслях Виктора, будто заставка на телеэкране, стояла фраза, которую он сам не понимал, но повторял с обреченным упорством: «Барух ата адонай»…

— Благословен будь, Господь наш, — прошептал я, и Виктор вздрогнул, услышав в вязкой тишине чужой квартиры знакомый голос.

— Кто здесь? — резко сказал он, и луч фонарика метнулся в мою сторону.

Он не может меня увидеть, — подумал я, — меня там нет.

В ту же секунду я увидел себя глазами Виктора и в ужасе отпрянул, выронив фонарик. Луч прочертил прямую, разделив комнату по диагонали. Виктор стоял, прислонившись к стене, и пытался унять сердцебиение, глядя на слабо светившийся силуэт, возникший перед ним в противоположном углу комнаты.

— Виктор, — сказал я, — мне трудно одному. Я не лидер, не привык принимать решения.

Виктор молчал, нащупывая в кармане жезл шокатора. Мне стало смешно — кого он хотел оглушить электричеством?

— Виктор, — сказал я. — Давай помогать друг другу.

Он достал наконец жезл из кармана и влепил в угол, где ему виделась моя фигура, полный заряд, не оставив даже единицы энергии для следующего импульса. Должно быть, от жара начали дымиться обои — это был пластик, и я мог представить себе, какая в квартире возникла вонь.

Я вышел на середину гостиной и спросил:

— К каким выводам относительно моей смерти пришло следствие?

Мне действительно это нужно было знать — чтобы связать прошлое с будущим.

Шокатор выпал из руки Виктора, он и сам понял, что напрасно спалил половину стены.

— Аркадий? — спросил он. — Ты жив?

Я оставил этот вопрос без внимания, все равно у меня не было на него ответа.

— Тебе разрешили продолжить расследование?

Сначала мне показалось, что Виктор не собирался отвечать, но секунду спустя я услышал:

— Нет, дело забрал Самсонов. Если в МУРе узнают, что я пришел сюда, меня лишат лицензии. Но я должен выяснить обстоятельства…

— Конечно, — согласился я. — В таком случае нужно было держать себя в руках. Теперь ты не докажешь, что тебя здесь не было. Дознаватель определит тип шокатора и даже заводской номер просто по характеру молекулярных изменений в структуре обоев.

— Испугался, — пробормотал Виктор.

Впрочем, испуг его прошел, Виктор был профессионалом, и я только сейчас понял, насколько высок был его класс. Как бы я сам повел себя на его месте, увидев выходящее из стены привидение?

— Виктор, — сказал я. — Что ты делаешь в моей квартире?

Я совсем не то хотел сказать! Вырвалось, и теперь диалог шел вовсе не так, как мне было нужно.

— Ищу, — мрачно сказал Виктор.

— Ищешь — что?

— Ты знаешь, что меня подозревают в убийстве?

— Убийстве? — поразился я. — Кого?

— Тебя! — вскричал Виктор и ткнул в мою светившуюся во тьме фигуру указательным пальцем. — И возможно, всех остальных, начиная с Подольского!

— Но ведь Подольского убил я, — сказал я с недоумением, — и ты это знаешь. И Раскину. И Алену. И Мельникова.

— Это невозможно доказать. Нет даже мотива!

— Мотива нет, — согласился я. — Но я тоже расследую, и мне кажется… Чтобы вытянуть тебя, я должен разобраться сам. Здесь.

— Где? — закричал Виктор и, подражая, должно быть, героям дурных фильмов о привидениях, запустил в меня тяжелой статуэткой, изображавшей трех обезьян — немую, глухую и слепую — и стоявшей на полке неподалеку от двери в спальню.

Может, этот нелепый предмет, а может, какие-то иные силы оборвали луч, за который я держался, он выскользнул у меня из ладоней, и я понял, что стою под звездами, а где-то далеко впереди Антарм призывает меня оставить сути в покое и двигаться, потому что…

— Сейчас, — пробормотал я.

— Сейчас, — повторил я, не двигаясь с места.

Я стоял под звездами, ноги крепко упирались в почву, невидимую в полном мраке, но мысленно я ощущал, что Антарм направляется ко мне, полагая, что я совершенно потерял ориентацию.

Пусть подойдет.

Сколько я потерял времени? Разговор с Виктором вернул мне привычное мироощущение. Что заставляло меня, будто интеллигента-философа, размышлять о сути этого мира, о связи материи и духа, о Боге, которого здесь нет, о чем угодно, вместо того, чтобы заняться делом, к которому я был пригоден и которое было смыслом моего существования — как там, так и здесь?

— Ариман, — произнес Следователь совсем рядом. Он не видел меня — значит, мои мысли находились вне сферы его понимания. Прекрасно. Именно это мне и было нужно. Он не видел меня, а я начал различать его — сначала по следам рассуждений, а потом по реальным следам, оставленным в почве его босыми ногами. Следы, похожие на зеркальца, отражавшие звездные лучи, приближались, и когда между мной и Антармом оставалось чуть больше полутора метров, я сделал резкое движение, провел захват, мышцы еще помнили дни тренировок, и Следователь забился в моих объятиях, но быстро затих. Мне было все равно в тот момент, что он обо мне думал. Лучше, если бы он не думал вовсе.

Я слегка ослабил захват — только для того, чтобы положить ослабевшего Антарма на холодную землю.

— Вот видите, — сказал я. — Не так уж много времени понадобилось мне, чтобы вспомнить былые навыки.

Хорошо бы еще иметь веревку, чтобы связать Антарма — хотя бы на время.

— Мы не двинемся с места, пока вы не ответите на мои вопросы, — сказал я.

— Я бы и так на них ответил, — проговорил Следователь. — Не понимаю, что вы делаете.

— Первый вопрос, — продолжал я. — Почему Ученый считает меня опасным?

— Ответ вы знаете лучше меня, — пробормотал Антарм. — Мои объяснения только помешают вам, Ариман.

— Объясните, — потребовал я.

Антарм дернулся у меня под рукой, но я сжал пальцы на его шее, и он затих. Минуту спустя я ослабил давление, и Следователь прокашлялся.

— Вы опасны, — с неожиданным жаром произнес Антарм, — потому что ваш образ мысли не принадлежит этому миру. Вы утверждаете, что помните себя существом иного мира, это невозможно, вы должны это знать, это безумие, но оно — ведь это мысль, а следовательно действие — разрывает ментальные связи вокруг вас и на много лет в будущее. Ваша память — вот что самое опасное!

Антарм неожиданно забился у меня в руках, будто курица, которую поймал хозяин и понес под нож, а она поняла, что жизни ее приходит конец и сопротивляется изо всех куриных сил, без смысла и надежды.

— Спокойно, — сказал я, прижимая Антарма к земле.

— Не могу, — прохрипел он. — Вы же не даете мне думать. Как я могу отвечать, если нужно подумать?

— Думайте на здоровье! — воскликнул я.

— Так вы же мне пошевелиться не даете…

— При чем здесь… — начал я и прикусил язык. Действительно, если энергия движения мысли неотделима от энергии движения вещества, не следует ли из этого, что думая о чем-то, я непременно должен совершать какие-то механические действия?