Песах Амнуэль - Тривселенная

Я умер, и последним моим ощущением был запах цветов акации: запах мамы, запах Алены, запах любви. А последней мыслью — сожаление о том, что прошло, и о том, что осталось непонятым, и о том, что я так и не сделал того, для чего был призван.

Призван — кем?

Эта мысль уже была не моей, память впитала ее и оставила в мире.

Мрак. Безмолвие. Отсутствие.

Мрак был везде и был всем, бесконечность тянулась в прошлое и будущее, повторяя себя, и тоже была мраком.

Он был счастлив.

Он парил — может быть, в воздухе, но вероятнее всего — в собственном воображении.

Он раскинул руки, но были ли это на самом деле руки, а не его представление о них? Он подогнул ноги, но так и не смог определить, произошло ли это на самом деле.

Он сказал себе: «Я живу», это было не вопросом, а утверждением, и окружавший его мрак согласился с этим выводом, поскольку чем же иным было молчание, если не знаком согласия?

Он жил, но кто — он?

Вопрос этот занимал его недолго, поскольку он жил не мыслями, но ощущениями. Ощущений было на редкость мало, и ему пришлось создавать их самому.

Из инстинктов, из усвоенных когда-то рефлексов возникло ощущение тепла. И ощущение холода возникло тоже. Тепло было рукам, а ноги замерзли. Ему это не понравилось, и он смешал холод с теплом, создав ощущение влажности, которое понравилось ему еще меньше, и тогда он осознал собственную значимость в мире, где только созданные им ощущения составляли единственную и неповторимую реальность.

«Я живу», — повторил он и добавил: «Я ощущаю».

Но пока он ощущал только себя — не личность, а существо в мире, состоявшем из мрака и безмолвия.

«Я ощущаю», — повторил он и добавил: «Я хочу».

Он хотел того, чего не имел, и знал единственный способ получить желаемое: создать самому. Из чего? И что?

Он создавал слова, чтобы описать ощущения, и создавал ощущения, чтобы понять желания, а желания рождались сами и сами исчезали.

Создавая слова, он творил мир. Тепло и холод. Влажность и сухость. Мрак и… Что? Свет. Хорошее слово. Пусть будет свет.

И стал свет.

Свет возник из окружавшего мрака, будто мысль из подсознания. Он широко раскрыл глаза, но ничего не видел, потому что свет оказался всего лишь противоположностью мраку — и ничем более. Глазам стало больно, это было новое для него ощущение, он не хотел боли и закрыл глаза, вернув мрак.

Но полной тьмы уже не было, он почувствовал свою отделенность от мира и приоткрыл веки, хотя и боялся быть ослепленным. Свет, однако, оказался мягким, не таким, как в момент создания. Свет был, и значит, был мир, но мир был пуст, иначе он непременно увидел бы его содержимое.

Свет был вверху, а мрак внизу, сам он парил между мраком и светом, и даже с закрытыми глазами ему казалось, что мир вертится вокруг него все быстрее и быстрее. Еще немного — мрак со светом перемешаются, и все, что он сделал, придется начинать сначала.

Нужна опора. Твердь. Он представил ее в воображении: прочную, основательную, упругую. Подумал: да будет так. И стало так.

Он стоял на жесткой поверхности, чувствовал, как в подошвы впиваются мелкие острые грани. Поверхность была плоской, серой, тоскливой и заканчивалась совсем рядом. Он сделал шаг и оказался на краю созданной им тверди. Он заглянул во мрак, и ему почудились фигуры, которых там, скорее всего, не было. Он отшатнулся, поднял глаза к свету, и там ему тоже почудились фигуры, которых быть не могло.

Он был один. Это ощущение — ощущение одиночества — тоже было новым и лишало его счастья. Постепенно он начал понимать — не ощущать, а именно понимать; мыслить, а не только воспринимать существующее, — что счастья больше не будет. Никогда. Счастье самодостаточно. Он был счастлив, когда был один и не понимал собственного одиночества. Он был счастлив в бесконечности мрака, а потом в бесконечности света, но, отделив свет от тьмы, он перестал быть счастливым, потому что, создав одну простую альтернативу, понял, что может создавать еще и еще. Созидая, не можешь быть счастлив.

Но созидая, понимаешь себя. Раньше он только ощущал. Теперь научился понимать. Что будет потом?

«Я не хочу быть один», — подумал он.

«Я не один».

Эта мысль возникла из ощущения. В мире не было звуков, но он слышал. То, что он слышал, было чьей-то эмоцией, струившейся из света.

— Ормузд…

Это было его имя. Что оно означало? Что вообще может означать имя? Слово, на которое нужно откликаться, и он откликнулся:

— Я. Ормузд — это я.

Ни одного звука не родилось ни во мраке внизу, ни в свете, что струился сверху. Не словом стало имя Ормузда, но понятием, которое только и может связать два сознания.

Ормузд ждал ответа, но мысль его не стала вопросом, и свет молчал, как молчал и мрак, а на колючей поверхности тверди он чувствовал себя все более неуютно. Свет мешал ему, потому что был всюду — там, где не было мрака. Повинуясь инстинкту, а вовсе не доводам разума, он смял свет, и мрак хлынул между пальцами, а свет истончился, стал плотным, Ормузду понравилось то, что он сделал, и он вылепил из света шар и сильным движением руки швырнул его вверх, потому что шар обжег ему пальцы. Свет взлетел над твердью и застыл.

«Солнце, — подумал Ормузд. — Это солнце».

Лучи солнца проникали во мрак, и Ормузд увидел на поверхности созданной им тверди созданную им тень. Тень странно шевелилась, когда он двигал рукой, выглядела живой и даже агрессивной. Ормузд прихлопнул тень ладонью, но тень извернулась, накрыла ладонь сверху, и эта игра какое-то время забавляла его, пока он не понял ее бесполезность. Он рассмеялся, и ему показалось, что смех отразился от солнца и от тверди гулким эхом.

«Я создаю себе мир, — подумал он, — и это хорошо».

— Это хорошо, — услышал он отражение собственной мысли и понял, что ошибся. И мгновение назад ошибся тоже, когда принял чужой смех за отражение собственного.

Он поднял голову и увидел человека, стоявшего на краю тверди и смотревшего вокруг себя с бесконечным удивлением.

— Ормузд, — подумал человек. — Ты Ормузд. А я? Кто я?

— Ариман! — вырвалась у Ормузда несдержанная мысль. — Конечно! Ты возник из тьмы, когда я отделил ее от света.

— Ариман, — задумчиво сказал человек, приблизившись к Ормузду на расстояние вытянутой руки. — Кажется, да. Что-то во мне откликается на это имя. Я чувствую, что оно мое. Этот мир… Ты сам создал его или появился в нем, как я?

— Не знаю, — признался Ормузд. — Возможно, мы — ты и я — были здесь всегда. Но не знали этого, потому что был мрак, а потом я создал свет, твердь и солнце.

Ормузд и Ариман смотрели друг на друга с любопытством и все возраставшим пониманием. У обоих была светлая кожа, голубые глаза и черные волосы. Ариман был выше ростом, а Ормузд — ниже, но плотнее. Мысли-слова, недавно им не знакомые, всплывали и становились их собственностью, которой они охотно делились друг с другом. Солнце дает жизнь. Тьма рождает чудовищ. Нужно держаться вместе, потому что мир опасен. Опасность — это неизвестность. Здесь неизвестно все. И все опасно.