Алекс Вурхисс - Désenchantée: [Dé]génération

Однако наутро добрые и отзывчивые сбиры сообщили ей, что участок, в общем-то, не гостиница, а у Пьерины есть легальное место проживания – квартирка непосредственно над баром Карлотты. Получив от последней инструкции, на три четверти состоявшие из не особо цензурного описания морального облика самой Пьерины, девочка (на тот момент Пьерине едва исполнилось пятнадцать) отправилась домой.

* * *

Роскошный номер лучшей гостиницы Нойерайха, конечно, мало чем напоминал тесную квартирку на втором этаже дома, недостаточно старого, чтобы считаться памятником архитектуры, но вполне ветхого, чтобы не быть комфортабельным жильем, неаполитанского дома, но сейчас, оставшись одна, Пьерина почему-то вспомнила, как ей тогда было страшно. Она была согласна выслушивать непрерывную ругань матери (а ругаться Карлотта умела и, можно сказать, любила), лишь бы вот так вот не дрожать в одиночестве. К закрытому бару то и дело наведывались завсегдатаи разной степени нетрезвости, и громко выражали свое недовольство отсутствием привычного хмельного досуга. Пока все ограничивалось словами, но Пьерина сильно боялась, что, с наступлением темноты (заведение Карлотты, как и многие другие, игнорировало постановление муниципалитета о запрете ночной торговли) посетители могут предпринять какие-нибудь совсем уж агрессивные действия. Потому она не зажигала огня, и сидела тихо, как мышка. Но это ей не помогло: стоило сумеркам сгуститься, Пьерина с ужасом услышала стук чего-то тяжелого на крохотном балкончике, выход на который был с кухни – как раз над козырьком входа в бар.

Из оружия у девочки был только двузубый рашпер, которым Карлотта орудовала на кухне. Сжавшись на кровати, Пьерина с ужасом прислушивалась к происходящему. На балконе что-то постукивало, затем скрипнула дотоле закрытая изнутри дверь балкона, и раздались шаги. Шаги сопровождались словами:

– Che cazza, за кого меня держат в этом доме? Моя фамилия не Борджиа, и здесь, cazzarolla, не Фаэнца.

– Vanfaculo, pezzo di merde! – взвизгнула Пьерина. – У меня пистолет, я тебя, merdoso, застрелю per madre de cazzo!

– Из чего, из вилки? – спросил Чезаре, вваливаясь в комнату. На руке у него телепалась небольшая корзинка, вроде тех, что берут на пикники. – Не ссы, подруга, не обижу, а если и обижу, то не больно. Я тебе тут похавать принес.

– Che cazza? – спросила Пьерина со смесью испуга и злости. – У меня тут бар внизу, с голоду не подохну.

Чезаре пожал плечами:

– Говорят, за чужой счет даже горчица сладкая. И у меня тут вино, не абы какое – я его спер у Белендони.

– Гонишь, – не поверила Пьерина. Винный магазин Белендони был одним из самых респектабельных магазинов Неаполя, и, пожалуй, самым дорогим.

– Клянусь святым Януарием, – серьезно сказал Чезаре, плюхаясь прямо на ковер, несмотря на наличие в комнате пары ротанговых стульев и дивана, который, впрочем, был занят перепуганной Пьериной. – Сама посмотри, тут и клеймо есть.

– Да кто тебя туда пустил бы, босяка? – фыркнула Пьерина. – Небось, нашел на помойке бутылку, налил ослиной мочой…

– …и запечатал фирменной сургучевкой Белендони, ага, – кивнул Чезаре, сноровисто распаковывая принесенные гостинцы – постелил скатерть, выставил деревянную подставку с двумя бутылками, действительно запечатанными сургучом «магазина для богатых», поставил пару бокалов, и теперь извлекал все остальное, включая свежевыпеченную ковригу казафоне, пахнувшую так, что у полтора дня ничего не евшей Пьерины слюнки потекли. – Слазь оттуда, присоединяйся… ты какое вино любишь, белое или красное?

– Cazza’стое, – тем не менее, Пьерина, отложив вилочку, скользнула вниз с дивана на ковер. – Я буду то же, что и ты. Мало что ты в бутылку подсыпать мог…

– Тогда уж не я, а дон Белендони, – заметил Чезаре. – Начнем, пожалуй, с белого. Слушай, я понимаю, что малость вам подгадил….

– Che cazza, малость у тебя в штанах! – съязвила Пьерина. – К твоему сведенью, моя матушка в сбирятнике, злая, как cazza del diablo, под окном весь вечер трутся какие-то merdoso вроде тебя, вот-вот полезут на приступ…

– Не полезут, – ответил Чезаре, не глядя на Пьерину – он разливал вино. – Видишь ли, я об этом позаботился. А в остальном, конечно, ага… нет, а что, я должен был смотреть, как эти черножопые драть тебя будут, что ли?

Пьерина задумалась:

– Вообще-то, если честно, ты мне правда сильно помог… толку то от этой помощи, кажется, мне ничего другого и не светит, у матушки в баре…

–Ten’cazzo! – Чезаре чуть не перевернул бокал, который только что наполнил. – Теперь все, кто к тебе полезут, будут иметь дело со мной.

– Да скорее Папа в Мекке мессу справит, – отрезала Пьерина. – Матушка теперь тебя на пушечный выстрел не подпустит, после трех суток в сбирячьем логове, мечтатель. Кроме всего прочего, мы потеряли благодаря тебе, трехдневную выручку, а налоги все равно плати. Cazzarolla, в следующем месяце опять одними бобами питаться будем.

Чезаре прокашлялся:

– Вот что… ты, это, передай матушке, что я, типа, возмещу. Может, не прямо завтра, как карта ляжет.

– И где ты возьмешь такие бабки? – фыркнула Пьерина. – Или ты думаешь, что мы тут за гроши корячимся, stronzo? Речь идет про две-три тонны зелени, bambino.

– Я, cazzarolla, понимаю, что не франков KFA, – ответил Чезаре. – Я, между прочим, не cazza canino, а Чезаре Корразьере.

– По-моему, это одно и то же, – фыркнула Пьерина, в душе удивляясь собственной наглости. Вчера она видела, как этот паренек, больше похожий на красавчика с подиума (хотя и без присущего тем оттенка голубизны) с милой улыбкой завалил толпу охреневших ливийцев, или хрен пойми откуда приехавших, а сегодня хамит ему, типа тот ее старший брат или че.

– Ну, у тебя и язык, мелкая, – улыбнулся Чезаре. – Гляди, могу отшлепать так, что не сядешь потом. Ты выпей вина-то, да заточи чего – на меня еще налюбуешься, пока донна Карлотта не вернется.

– Донья, – поправила его Пьерина, не зная еще, что вот так поправлять его ей придется еще долгие годы…

…увы, но с большими перерывами, о которых Пьерине хотелось забыть.

* * *

Пытаясь отвлечься от грустных мыслей, Пьерина стала думать, чем бы ей заняться. Растеревшись до боли полотенцем и вновь облачившись в пижаму, она всё равно мёрзла, пусть даже в номере было достаточно тепло. Свой халат она в спешке забыла дома и поэтому тут же схватила тёмно-синий халат Чезаре, который сама же высмеивала, за чрезмерно претенциозно киношный стиль. От скуки, она снова вставила в мундштук очередную сигарету, вытряхнув в пепельницу в виде черепа («симпатичная… надо прихватить перед отъездом» – подумала она рассеяно) предыдущую, которую успешно забыла, сделав только две-три затяжки. Пьерина курила довольно крепкие, сладковатые кубинские сигариллы, которые и до ЕА было не достать, а теперь и подавно. На Кубе стояли русские, они, кажется, на корню выкупали всю местную табачную продукцию для своих вооруженных сил, и в Европу попадали жалкие остатки, а до Италии добиралось и того меньше. Тем не менее, Чезаре всегда доставал ей ее, как он выражался, «отраву» в нужных количествах – то есть, по полсотни пачек в месяц. Сам он курил редко, и предпочитал сирийский «Кэмел», довольно вкусный, но для Пьерины критически слабый.