Филипп Тагиров - Автоэротизм

– И у меня такие же примерно, – расплывчато отозвался Энтони, потом добавил, что у его координатора его уже пару дней тоже ждет заказ.

– Все навигаторы так зарабатывают на жизнь? – поинтересовалась Стрэй.

Энтони сказал, что те, которых окольцевали Государство или Корпорация, конечно, живут по-другому. Хотя, если честно, он не очень понимает, зачем. Зачем они живут. Какой смысл быть навигатором, но создавать только то, что тебе скажут люди, которые даже представить себе не могут, что такое навигация. Да и навряд ли, судя по всему, их окольцовывают, чтобы они что-то строили – иначе бы пустыня уже давно расцвела и ожила. Нас отлавливают, чтобы поставить на учет и пресечь любые несанкционированные изменения, сказал Энтони. Чтобы не случилось второго Катаклизма, поддакнула Стрэй. Энтони удивился. Это ее друг навигатор ей такое сказал? Ну все же знают, отчего случился Катаклизм, растерялась Стрэй. Энтони признался, что все навигаторы, которых он знал, включая навигаторов первого поколения, родились или открыли у себя способность к навигации уже после Катаклизма. Хотя ему доводилось слышать самые бредовые истории, в том числе о том, что первых навигаторов кто-то якобы создавал искусственно, как некую улучшенную расу, он не уверен, что до того, как все случилось, вообще существовали навигаторы. Стрэй пожала плечами. В любом случае тем из них, кто сейчас еще остается на свободе, особо не приходится выбирать, как сводить концы с концами, это она поняла, путешествуя со своим другом. Энтони было согласился, но потом вдруг сказал, что они-то как раз могут выбирать, выбора нет у тех, кого окольцевало Государство, ну а что до тех, кто попал в лапы к Корпорации – ему даже и думать об этом не хочется. Да, официально Корпорация не использует навигаторов, все окольцованные навигаторы служат Государству, но тем хуже навигатору, которому не посчастливилось угодить к ней: там, где тебя официально не существует, ничто, вообще ничто не защитят тебя от произвола твоих хозяев. По пробежавшей по лицу Стрэй тени он догадался, что смерть ее друга как-то связана с Корпорацией.

– Ты, конечно, не навигатор, – сказал он, – и большой переполох обычный курьер навряд ли поднимет… Но все-таки поосторожнее со своими клиентами и их заказами. Если ты не навигатор, то и оторваться от копов, когда тебя взяли за жабры, практически нереально.

Стрэй кивнула и пообещала быть осторожнее.

– Если что, посылай S.O.S. Хотя в следующий раз может уже не подфартить. Ангел-хранитель ведь может быть занят какими-то другими делами. Так что лучше просто не нарывайся на копов.

– Будет сделано, ангел. Кстати, – она повернулась и склонилась над задним сидением, к которому было пристегнуто несколько сумок, предложив Энтони на обозрение слегка задравшуюся майку, белую кожу спины и, ниже, самое начало лощинки, выглянувшей из-за края ее джинсов. Энтони захотел поспешно отвернуться, не из приличия, а, чтобы не терзать себя, казалось бы, позабытыми желаниями, но так и не отвел взгляда.

Стрэй достала из сумки книгу и протянула ее Энтони.

– Шопенгауэр, – прокомментировала она, – там про навигаторов.

– «Мир как воля и представление», – прочитал Энтони название книги.

– Не знаю, были ли во времена Шопенгауэра навигаторы, но книжка про них. Мой друг был в этом уверен. Он мне Шопенгауэра-то и открыл. И заставил первый раз прочитать.

Энтони спросил, если при Шопенгауэре не было навигаторов, то как книжка может быть про них? Стрэй снова пожала плечами. Когда Энтони совершает навигацию, места, куда он приедет, еще нет, сказала она. И вместе с тем как бы уже есть. Когда он еще только задумывает навигацию, навигации еще нет, места, куда он приедет, еще нет, но ведь он уже задумал, куда он хочет приехать, и значит оно есть. Есть вещи, которые в каком-то смысле существуют еще до своего рождения. Вот так и с Шопенгауэром.

– Тебе бы стоило как-нибудь почитать.

Энтони пробежал глазами какую-то маловразумительную аннотацию на обложке, где понятным было только то, что касалось самого Шопенгауэра, философа, родившегося, жившего и прочее, но никак не описание самой книги, потом без особой надежды открыл оглавление.

– … Наша воля – часть какой-то большой, неведомой нам воли, – сказала Стрэй, и Энтони оторвался от текста. – Через волю мы представляем себе что-то. Представляем себе, в конце концов, мир. Представляем себе, каков этот мир и каким он должен быть. Однако это одно и то же, потому что мир – это только наше представление. Наше представление и наша воля. Но хотя представления у людей могут быть разными, и воля тоже, все они – проявления той большой воли. Мы же не видим большую волю, потому что увязли в порождаемых нашей личной волей желаниях. Отсюда-то наши страдания – а еще страдания других людей, которых мы и за людей-то на самом деле не считаем, потому что на самом деле нас волнуют только наши желания. Шопенгауэр пишет, что большинству наших желаний не суждено сбыться. Поэтому единственное спасение – это подавить свою волю. Мой друг говорил, что навигаторы – опровержение этой мысли. Навигаторы – шанс нашим желаниям воплотиться. Без воли к преобразованию не было бы ни единой навигации. Однако он соглашался с Шопенгауэром в том, что воля не должна быть навязана другому человека, потому что тот сам тоже живет своей волей. Оттого-то и нельзя преобразовывать рукотворные вещи. Хотя он говорил, что однажды он все-таки нарушил этот запрет.

Энтони, до этого момента слушавший просто с интересом, вдруг вздрогнул.

– Да? – переспросил он. – И что же он сделал?

Стрэй пожала плечами.

– Не знаю. Он никогда об этом не рассказывал. А теперь, похоже, мы уже никогда и не узнаем… Возьми ее с собой. Ты мне дал Борхеса, а я тебе Шопенгауэра. Обмен. Наверное, так и должны жить книги, разве нет?

Она запустила руку в кармашек, приделанный к водительской дверце, и извлекла оттуда книгу, которую подарил ей Энтони.

– Кстати, о Борхесе. Видишь, я уже положила ее в самое доступное место. Думаю, буду читать уже на следующей стоянке, – она повертела книжку в руках, полистала страницы. – Да, видно, что зачитанная. Ты тоже предпочитаешь бумажные книги?

– Пожалуй, – признался Энтони. – Еще больше – если они рукописные. Только таких сейчас не встретишь. Ну или почти. Я встречал несколько в старых библиотеках. В них есть человек. То есть в любой книжке есть человек, но в написанной от руки он почти как живой. Его почерк, наклон буковок, здесь больший нажим, здесь меньший. По почерку можно попытаться угадать, какое у человека было настроение, писал ли он в спешке, торопясь куда-то или боясь упустить пришедшую ему в голову мысль. И еще такие книги штучные. Даже, если это переписанная книга, в ней все равно живет тот, кто ее переписывал… Если я когда-нибудь буду что-то писать, то только от руки.