Александр Лозовский - Аномалия

Но все было более-менее терпимо, пока не умер дедушка, выбрав для этого очень тяжелое время – пятнадцатый год. Все не только в их квартире, но и в стране обрушилось в один миг.

Проблемы, проблемы, проблемы… Их осталось четыре человека на площади 142 метра, и коммунальные расходы оказались выше суммарного заработка. Отец не находил выхода и признавался Валентину, что устал чувствовать себя нахлебником, а тем более слышать это регулярно – напряжение не способствовало толерантности в общении, а ее и раньше было немного. Он уехал в Польшу на заработки, вслед за сотнями тысяч, а то и миллионами других. Валентину тогда было тринадцать лет. Отсутствие отца он почувствовал, скучал по нему.

Первые два года Григорий Петрович присылал деньги, приезжал в отпуск. Он устроился по специальности в лаборатории консервного завода, платили прилично, а по сравнению с его заработками в Украине – фантастически. Ему там было неплохо, а спустя еще год стало совсем хорошо:

он нашел молодую – относительно – паненку и предложил Софье Михайловне развод. У Валентина язык не повернулся его осуждать, и в результате отношения с матерью не улучшились – он оказался на стороне отца. Тем более что Григорий Петрович добросовестно посылал деньги до тех пор, пока Валентин не окончил институт, хотя обязан был только до окончания школы. Детей у него в новой семье не было, так что Валентин оставался единственным любимым сыном. А лето у бабы Вали любимый внук проводил все школьные годы, не забывал ее и позже. Вот и прошлым летом гостил неделю.

После двадцатого года в стране полегчало, безумные коммунальные расходы пришли в относительную норму, и они втроем: Валентин, мама и бабушка – жили достаточно стабильно и более-менее обеспеченно. Валентин почти сразу после строительного института занялся близким к специальности делом, завел бизнес – помог с деньгами отец, одолжил, потом не хотел брать долг, потом… Словом, не чужие люди, сговорились.

Шесть лет назад Валентин женился и – острил – в надежде на бабушку завел с молодой женой ребенка.

Но бабушка подвела – скончалась, когда Нина была на третьем месяце, и ничего исправить уже было нельзя. Разумеется, это шутка, причем дурного тона, потому что, само собой, никто ничего исправлять не собирался.

У Софьи Михайловны был многолетний роман с преподавателем ее института, и Валентину даже казалось, что начался он еще до отъезда отца в Польшу. Две смерти были причиной перемен в квартире на улице Гоголя: смерть жены преподавателя освобождала дорогу, а смерть бабушки Валентина и перспектива оставаться с новорожденной внучкой по вечерам подтолкнула к решительным действиям. Софья Михайловна переехала к новому мужу – слово «сожитель» она органически не переносила. Валентин и Нина остались вдвоем, а потом втроем, с Милой. Он мать не осуждал, и Нина в общем-то – тоже. Софье Михайловне недавно грянуло пятьдесят, и ей очень не хотелось оставаться на старости лет одной. Упускать такую связь было глупо, в наше время, да еще в таком женском институте, как педагогический, даже двадцатилетние были готовы на ходу подметки рвать… Словом, ее отпустили с миром.

Во всей квартире после воцарения Нины был произведен ремонт, и почти везде заменили мебель, на что ушли все финансовые накопления Валентина. Исключением был кабинет, бывшая детская, потом холостяцкая комната Валентина. Он на этом настоял. Там все оставалось по-старому: шкаф, книжные полки, любимый стол – только компьютер со встроенным принтером, разумеется, новый. Оставил даже софу двадцатилетней давности, на случай ссоры с Ниной – будет куда уйти на ночь. Но пока такой случай не представился.

Ну что ж, общие сведения у вас есть, можно двигаться дальше.

Они спустились со своего второго этажа на улицу спокойно и неторопливо – хозяева, если и опоздают на пять-десять минут, не страшно, никто претензий предъявлять не будет. Возле парадной им встретился сосед Спиридон, который жил во дворе, на первом этаже, под их спальней. Он, как обычно, с утра пораньше уже соответствовал этой фамилии. Впрочем, никто толком не знал, фамилия это или имя, а может быть, прозвище, но важно, что он на это слово откликался. Он был не шумный и безобидный, но пару месяцев тому назад подобрал бродячего – как и он сам – небольшого пса. Пес иногда жил у него дома, иногда – под окном. Это было удивительное животное, он если не лаял, то подвывал, а ночью совмещал и то и другое без перерыва. Такие собаки, вы знаете, бывают. Уговаривал Спиридона весь двор, но ничто не помогало. Однажды Валентин тоже участвовал в такой делегации, они хозяину и его собаке добра не желали. И спустя какое-то время пес действительно издох. Наверно, съел что-то неподходящее, потому что хозяин его почти не кормил и не поил. А Спиридон почему-то зациклился на мысли, что это дело рук Валентина, как наиболее от пса пострадавшего, и сообщал об этом всем и каждому, в том числе и ему. Вот и сейчас: «Ну что, не снится по ночам бедное животное?»

Когда Валентин был с семьей, Спиридон был краток, а наедине мог обрушиться не слишком приличным монологом. Но что с алкашом поделаешь? Не применять же силу. И к тому же Валентин чувствовал при этом дискомфорт. Конечно, он бедного пса не травил, но помнил, что вслух и от души пожелал: «Чтоб ты сдох!», и даже в воспаленном мозгу возникла картинка – мертвая собака на асфальте. Неинтеллигентно кому-нибудь живому желать смерти, но у него имелись оправдания. Это была ужасная ночь, кризис гриппа, а пес то лаял, то выл не замолкая. И потом, убить оленя, зарезать свинью можно? Но все равно, когда утром Нина сказала ему, что пес сдох, – сказала с радостью, – он по контрасту почувствовал себя не комильфо…

Поэтому на приставания соседа отвечал стандартной фразой: «Иди, Спиридон, бог подаст».

Почему бог, почему он должен подать, обоим было неясно, но Спиридона это успокаивало.

Машина Валентина стояла недалеко от парадной. Он, как обычно, довез их до детского сада, который был недалеко от конторы Нины, и поехал к себе «на выселки», так они называли его офис, расположенный в дальнем новом районе.

Это была дорога не столько дальняя, сколько долгая. В стоянках-очередях возле перекрестков хватало времени все вспомнить, обо всем подумать, все спланировать и… можно было начинать сначала. Минут тридцать пять – сорок только для того, чтобы выехать из центра города. Валентин не смотрел по сторонам: не до того. Чуть зазевался – сзади клаксон. Окна закрыты, но смог выхлопных газов проникает в салон, большинство машин на бензине и солярке, хотя есть и электромобили, но их немного. Метра два проехал – стоп. Он каждый раз давал себе обещание перейти на общественный транспорт, для которого хотя бы выделили отдельные полосы и даже улицы и который в последние годы не только довольно неплохо работал, но и был комфортным. Львовские автобусы стали не в шутку, а всерьез «вторыми в мире и первыми в Европе», как пел старый патриот, западенец Вакарчук, они заполонили украинские дороги. Маршрутки двадцатых годов оставались только в ужасных воспоминаниях и ночных кошмарах.