Михаил Сергеев - «The Coliseum» (Колизей). Часть 2

– Тебе опять нужен Колизей… – голова Слепого опустилась.

– Вы будто удивляетесь?

– Мне казалось… муж.

– Андрей?

– Я сказал муж. Ведь он бывает не по паспорту.

– Пожалуй, так, – плечи нашей героини поникли. – Но… за отцом в Колизей отправился Андрей. Я знаю.

– Не за отцом, за ответом.

Женщина удивленно подняла глаза.

– Я напомню вопрос: какова цена бессмертия? И кто платит.

Лена безучастно пожала плечами – ее волновало совершенно другое.

Слепой двинул рукой, цепи загремели.

– Скажи, – вопрос был неожиданным, – что нужно совершить, чтоб не родить чудовища?

Гостья вздрогнула:

– Как? Этого можно избежать? – самообладание колебалось. – Совершить… – слова отдавали болью, – это мне?! Вы хотите сказать…

– Ступай.

– Нет! Скажите! Ради всего святого, скажите! – голос перешел на крик.

– Не знаю, – Слепой опустил голову еще ниже. – И если бы знал, сказать не дали бы. Но до шести лет чудовище будет розовощеким малышом.

Лена готова была разреветься.

– Вот и всё, что мне подвластно. И будет служить тебе, – неожиданные слова остановили. – А теперь ступай.

– Куда?.. – несчастная огляделась. – Я заблужусь… снова.

– Заблудиться можно только в жизнях… продолжая не свою… а придуманную, – пленник герцога коснулся пустых глазниц, голова начала подниматься, пальцы медленно сползли по лицу. – Запутаться в отношениях, обмануться в спутниках, а потом скинуть себе цену и укрыться от совести, сводя счеты, мстя за потерянные надежды, неразделенную любовь. И снова обманывать себя, думая распутать отношения, найти «подруг», разделяющих оправдания, одобряющих поступки. Но таких же несчастных. Которые лишь играют в удачливость. Порой сами веря в нее. Остановись, остынь… всмотрись и поменяй. Вернись в начало. В детство.

Эти слова Лена прослушала, замерев, понимая лишь отчасти.

Слепой взялся за поручни, чуть подался вперед, желая выпрямиться, но резкий рывок остановил движение. Попытка стать ближе к тому, чего не мог увидеть, не удалась. Цепи звякнув, решили по-иному. А тело, сожаление о котором незнакомо металлу, подчиняясь, опустилось назад. Он, металл, не причинял душе вреда, не мог толкнуть на низость, пока однажды в его семействе не родился желтый отпрыск, который вырвался и стал свободным, украсив оковы блеском. Уже другие оковы.

– Господи, ведь они – ваше желание?.. – прошептала Лена. Слезы навернулись на глаза. Женщина даже не смахнула их, понимая – никто не видит.

– Ты можешь только мечтать о таких. Так просто не получить.

– Не получить?!

– Тебе нечего об этом думать – ты не принесла надежды. Обманула ожидания. Ты оставила мальчика, утеряла книгу и даже… прошла мимо меня.

– Я не хотела никому плохого! Не хотела причинить боль. А сейчас… мне нужно просто вернуться туда. Помогите! Просто вернуться!

– Другого мальчика… оставила другого… Не осознав преступную публичность доброты…

– Да за что же… – рыданий было уже не удержать. – И сейчас… – Лена стояла посреди зала, отчаянно смотря на Слепого. Ладонь касалась губ, приглушая всхлипывания. Другая сжимала дагерротип, поддерживая книгу. Пошло несколько минут. Всхлипывания гасли.

– Ведь у меня были и другие поступки… – тихо произнесла женщина, вытирая слезы. – Много. Я искупала, верьте!

– Взрослая… – сидевший поднес скованные запястья к глазницам, будто рассматривая: – Что мне оковы… сбросить их – одно движение. Хочу потяжелее, да не дают. И не на руки, на стихию, бездну, страсть…

– Мне кажется, если бы вы могли видеть, о многом судили бы по-другому… – Лена и сама понимала, что сказала глупость, но тот перебил ее:

– Я уже был зрячим. Когда-то. И поступал как все. Старался избавить мир от боли, угнетения и зла. Долго шел, чтобы понять – заботы пусты, а траты радовали только зло, отвлекая от главного. Не вычленить из времени зла – оно само поражено им и только исчезнув, время прекратит соучастие в преступлении. Утянет причину в небытие. А тогда… – Слепой на мгновение умолк, потянул вверх сжатый кулак, железо неодобрительно звякнуло. – Тогда я уже понимал коварство улетающих минут, лет и соблазнов. Вселживость времени. Но не верил во всесилие его!

Кулак с силой ударил в камень поручня.

– Я решил дойти до зала власти над ним, прекратить владение мною, желая только этой свободы. Поток дней сводил меня с людьми, подталкивал к действиям, стараясь подчинить, «вправить» в «назначенную» мне колею… но я избегал неискренности в людях, противился идолам сотворенным ими. Срывал маски, что плясали в жутком Хэллоуине той борьбы за иллюзии. Я не исполнял навязанного, не «вправлялся» и поднимался выше. Выбирал случайных прохожих и назначал свидания им. Сам, волей и разумом прокладывал собственную дорогу, создавая нужные мне события, а вовсе не те, что набегали на меня. Жизнь менялась. Я видел искаженные в ярости маски. Но шел. Шел посреди толпы, плюющей мне вслед, обливающей грязью. Ничего из этого не коснулось меня. Им только казалось. Они опаздывали – я опережал момент… или напротив – отодвигал, меняя обстоятельства вопреки. Сам писал свою книгу. Однако время все еще увлекало, подталкивало, сбивало.

Слепой вдруг выпрямился:

– Боже! Как долго я отвыкал от ресторанов и гортанобесия!

При этих словах рот гостьи приоткрылся, а книга скользнула из-под мышки, но она успела подхватить ее.

Пленник неумело кашлянул и, казалось, смущенно отвернулся. Голос зазвучал в сторону:

– Я презирал время… но до зала власти над ним было еще далеко. Как я злил мир! Какие казни мне обещали! Как ненавидели и насмехались надо мной те, что проносились мимо в обнимку с ним! Но я был упрям. Если велели признавать великим кого-то на земле – я не делал этого, зная, что каждый – велик! Эта горсть брошена в тебя, в него, в них при сотворении! Когда звали поклоняться очередному лозунгу – я смеялся над ними, бросая им под ноги такие же вековой давности! Если склоняли дать согласие и обрести, я не поступался и терял, приближаясь к цели. Мне говорили: прими! Это нравственный закон новых поколений! Ценности цивилизации! Разве не видишь?! Мир изменился! Я отвечал: нет человека, способного изменить нравственность во мне! Совесть неподвластна эволюции! Вы меняете только бытие и толкаете в катастрофу. Закон дан изначально один, как и ценности! Новых не придумать! И не написать! Вы способны только оболгать! Наполнить грязью и подать как билль заботы о других! Но Гимны человеку остаются! Они звучат торжественно и властно. Вам не услышать – глухота роднее.

Говоривший не скрывал волнения. Лена в изумлении молчала.

– Меня звали спорить, бороться и отстаивать – я оставался в молчании, радуясь спокойствию и гармонии. А крики: Пришло новое время! Нужны новые заповеди! Нужна новая церковь!.. – не трогали меня. Я узнавал старые маски и тех же пляшущих, которые были уже когда-то на площадях, которых ждали на том же балу… пылающих.