Кирилл Каратаев - Стать человеком

Я незаметно вышел из квартиры и спустился в темный, холодный двор. Немного постоял, собирая разбегающиеся мысли, а потом сел на скамейку и неторопливо раскурил пожертвованную мне пухлую гавану. В голове мельтешили феи. И откуда во мне столько неуклюжей поэзии? К сожалению, в этом разобраться так и не довелось. Затылок пронзила ослепляющая боль, и я упал на мягкую землю.

Очнулся я явно быстрее, чем того требовал сюжет. Двое крепких парней еще обшаривали мои карманы. Один из них увидел, что я открыл глаза, и с глумливой усмешкой приставил к моему горлу нож.

– Лежи, падла! – он с видимым удовольствием поиграл лезвием. – Не суетись!

– Может, еще раз его? – второй бегло осмотрел мой кошелек и, похоже, остался разочарован.

– Не, он смирный. Ты ведь смирный, терпила? – грабитель снова усмехнулся. – Бери часы и валим!

Они сняли с меня часы и пропали в темноте.

Было больно, было обидно, было страшно. Человеку. Но бог не чувствовал боли, не знал обид и не помнил, что такое страх. Бог желал карать. Ибо никто не смеет касаться бога.

Я повернул голову. Совсем рядом лежал камень. Сойдет. Превозмогая боль и головокружение, я встал, поднял камень и побежал на казнь. Далеко они уйти не успели. Я нагнал их через полминуты, ориентируясь по шаркающим звукам.

Когда они обернулись, я был уже совсем рядом. Наверное, они удивились. Я прыгнул и со всей силы ударил камнем по голове ближайшего из них. Треск пробитого черепа, брызги крови, все по плану. Второй потянулся за ножом или пистолетом. Не успел. Я опередил его едва ли не на мгновение. Но опередил. Он подставил руку, и удар получился смазанным. Он зашатался, я ударил еще раз. Грабитель упал еще живой. И живым он оставался еще целую секунду.

Здесь для этого нужно много людей. Нужны доказательства, прокуроры, адвокаты, судьи. Но богу не нужен иной судья, кроме него самого. Он казнит своей волей. И он не умеет прощать.

Человеку тяжело убивать. Тяжело прикасаться к смерти. А вот богу убивать легко. Он редко видит смысл в любой жизни, кроме своей. А уж смысл этой жизни. Я удовлетворенно улыбнулся. Я все еще был богом. Пускай пьяным, грязным и избитым. Но этот мир не достоин и такого.

Бог улыбался, но вот у человека определенно возникли проблемы. Человека назовут убийцей и посадят в тюрьму. Посадят за то, что он не стал терпеть. И назовут это правосудием. По-своему верно. Простое решение. О простых решениях редко жалеешь. Они кажутся очевидными. Других ведь даже не заметишь.

Между тем как раз мне сейчас бы не помешало несколько простых решений. На руках и одежде кровь, рядом два свежих трупа. Задача для тех, кто углубленно изучает криминалистику.

Я ограничился тем, что надел перчатки и оттащил тела в ближайшие кусты, попутно забрав часы и кошелек. Потом поднял орудие убийства, разбросал ботинками окровавленные клочки грязного снега и, беспокойно озираясь, направился обратно в квартиру (подобрав по пути толком не раскуренную сигару). Дверь за мной никто не закрывал, и я, так никем и не замеченный, без лишних сомнений прошел в ванную комнату.

Курка у меня была кожаная, так что смыть кровь удалось довольно легко. Пара капель попала на рубашку, но их было почти незаметно. Джинсы тоже сильно не пострадали. Даже рана на голове практически перестала кровоточить. Все для меня! Я тщательно вымыл лицо и руки, вздохнул и вышел из своего укрытия. К некоторому облегчению отсутствие мое заметил только Безладов.

– Где был? – Владимир невозмутимо пил коньяк в обществе богемы с тоскливыми, но довольно красивыми глазами.

– В ванной. Похоже, немного перебрал.

– Что-то ты сегодня быстро.

– Бывает.

– Ничего, главное – не сдаваться.

Я оставил Безладова с его новой возможностью и немного покрутился среди смеющихся, шумящих, спорящих людей. Что и говорить, жалкое времяпрепровождение. Леве наконец улыбнулась удача, и он вышел сухим из тройных распасов, чему теперь громко радовался, воздавая неумелые хвалы своему добродушному богу. Мечеслав читал что-то из личного репертуара группе утомленных барышень и, как ни странно, имел определенный успех. А у Владимира, похоже, окончательно оформились планы на вечер. Вернее, уже на утро.

Мне больше нечего было делать здесь. Я хотел спать. И я хотел спать один. И еще я очень не хотел просыпаться. Я коротко попрощался, вышел из дома и пошел ловить ночного извозчика. Будем надеяться, завтра в мою дверь не постучится хмурый старлей.

Минут пять я стоял на запорошенной фонарным светом дороге, пока меня не подобрал загорелый юноша на потрепанной мазде. Я дал ему четыре сотни, и он повез меня домой. К пустому холодильнику. К недописанной рукописи. К горькой правде. И к новому дню. Нет! Только не домой!

– Останови здесь!

Машина затормозила возле безрадостного вида гостиницы. На другую у меня не хватило бы денег. Я снял самый дешевый номер и немного посидел на упругой кровати, глядя в черное окно. Я не заметил, как сон утащил меня на дно своего шепчущего омута.

Просыпаться мне, конечно, не стоило. Страшно болела голова. Безумно хотелось пить. Вот они – печали бывшего бога. Я с трудом сел на кровати. Я ненавидел даже эту кровать. Что же будет дальше?

А дальше у меня было только два варианта. Первый очевиден. Вернуться домой, взяться за работу, тихо жить и тихо, безжалостно умирать. И еще был второй. Красивый. Перестать быть человеком.

Не для них, конечно, лишь для себя. Но нужен ли мне кто-то иной. Нет! Нет! Двести тысяч аккордов нет! Значит, пусть будет так!

Вот теперь я мог ехать домой. Ведь это был не мой дом. Теперь можно дописать книгу. Это не моя книга. И можно без скорби смотреть в глаза всем этим странным существам. Ибо я не один из них. Ну а ненависть? Она пускай остается. Пускай согревает меня от ледяной тоски за углом.

Через полчаса я шел по полноводной московской улице и не думал о том, кем я стал. Уже не бог, еще не человек. Что же ближе. Я знаю, что ближе. И я, как могу, ухожу от этой близости. Как долго мне будет удаваться уходить? Пусть будет хотя бы недолго.

Через час я был дома. Дома у Сашки Волковского. Я без аппетита поел и без лишних раздумий включил ноутбук. Ну что, моя смешная фантазия, я снова с тобой. Слишком мало мы не виделись. Никто из нас не заскучал.

Болела голова. Ну, это ничего. Человек будет терпеть. Будет терпеть столько, сколько я скажу. Столько, сколько будет угодно богу.

Ну а ты? Ты еще любишь ее? Беспредельно! А ты его? Необратимо! Вот так категорично? Но вы забудете друг друга. Сделаете то, чего никогда бы не сделал человек. И вы не будете об этом жалеть. В вас не останется жалости. Вы отдали этой любви все, но ей надо было гораздо больше. Слишком много на вас двоих.

И вы, конечно, не согласитесь со мной. Но кто спросит вашего согласия? Кому нужно согласие придуманных людей, если его не хватает на живых. Так что вы забудете, но не сейчас. Не сегодня. Сегодня вам предстоит последняя ночь из огня и ненависти. Последние мед и горечь поцелуев. Последний аккорд гениальной, недописанной симфонии.