Вячеслав Морочко - Увертливый

Галкин не стал досматривать это «кино», а ушел в казарму. На душе было муторно. Слишком просто все получилось. «Бедный Гриффин! – вспомнил он человека-невидимку Герберта Уэллса. – Оказывается, чтобы казаться невидимым, вовсе не обязательно быть невидимкой. Можешь увернуться, – попробуй увернись и от взгляда. Вообще считается, что увертываются только трусы и слабаки. А сильный и смелый сам ищет боя. Если слаб и труслив – покорись! С примитивных позиций древнего самца-производителя это – справедливо. Со всех остальных – сущая чушь».

После вечерней прогулки Бульба сам подошел к Галкину и протянул руку. «Спасибо, „нечистая сила!“» Он все понял.

Обретя второе дыхание, их дружба вышла на новый виток. Это уже были отношения равных. Петя доказал свое право на это, хотя внешне, для остальных, они были по-прежнему отношениями подчиненного и командира.

Оценив возросшую подготовку Петра, как самбиста, Бульба, однако, не предлагал ему участвовать даже в местных соревнованиях, полагая не честным использовать уникальный талант в спортивных целях. Однако Тарас поделился с Галкиным сокровенным – показал фотографию своей девушки. Это выглядело совершенно естественно. В армии – это знак доверительных отношений. Показывая фото, сержант не заметил, как изменилось лицо солдата. Петр не проронил ни звука. Из вежливости он должен был что-то сказать и сказал то, что следовало, только несколько позже, когда пришел в себя. Получив удар, – не сразу поверил глазам. Он запомнил, где лежит фотография и незаметно, как теперь научился, достал ее, чтобы удостовериться и вновь убедиться, что это, действительно, – «его чудо». Оказывается, оно грело не только его, и в этом ничьей вины не было. Он решил фото в руки больше не брать, потому что воображение – и живее, и ярче любой фотографии.

Для него ее образ все еще оставался святым. Но жизнь наложила табу на всякие мысли о встрече. Через друга переступить он не мог. Хотя в сознании «его чудо» и Бульба как-то не очень соединялись.

Бульбе оставалось полгода до окончания службы. Петя уже с тревогой и грустью думал об этом, но судьба решила иначе. Неожиданно, пришло известие о смерти отца. Старику уже было под семьдесят. Он страдал аденомой простаты, и, вдруг, отказали две почки одновременно. Галкину предоставили отпуск.

Мать слегла сразу после похорон. Она тоже была немолода, и у нее всегда было слабое сердце. Петя был их единственным и поздним ребенком. Помогли сердобольные соседи: посоветовали идти в военкомат. Там ему сначала продлили отпуск, а потом на основании медицинского заключения совсем освободили от армии. Посодействовал какой-то влиятельный генерал, возглавлявший ветеранскую организацию, в которой состояли родители. Таким образом, Галкину пришлось первому «уйти на гражданку». Его сборы были такими короткими, что они с Тарасом не смогли, как следует, попрощаться. Успели только обменяться снимками. Галкин знал, как зовут родителей Бульбы, потому что заглядывал в книгу кадровика.

Для многих молодых людей служба в армии является серьезным испытанием. Оглядываясь на дни, проведенные в казарме, Галкин видел, что ему здорово повезло. Во-первых, он прослужил меньше года. И за этот срок не был ни замордован муштрой ни побит «дедами». При этом, служа в десантных войсках, – смог приобщиться к таким армейским занятиям как стрельба из разного вида оружия, вождение разного рода транспортных средств и даже к прыжкам с парашютом.

Жизнь берегла его. Он не был направлен в горячую точку. А работа штабного писаря, будучи не из приятных, не была, однако, слишком обременительной.

Самое страшное, что постигло его в эти месяцы, была смерть отца. Он имел возможность окрепнуть физически, усвоить приемы самообороны и, что, пожалуй, важнее, лучше узнать свои собственные возможности.

Он был спокойным человеком. Может быть слишком спокойным. То ли это шло от уверенности, что в любом случае удастся вывернуться, то ли от природной лени. Он ухитрялся быть весьма любознательным, при этом во многом оставаясь человеком не от мира сего.

Счастье явно было к нему благосклонно. Вот только за что? Он не верил в Бога, но верил в добро, за которое воздается добром. У него складывалось впечатление, вернее, он вообразил себе, что судьба его к чему-то готовит и поэтому бережет.

Вернувшись из армии, Галкин снова устроился в библиотеку. Проблем не было. По советским законам, место ему предоставить были обязаны – не такое уж дефицитное место.

Вырвавшись из казармы, хотелось пожить как-то иначе. До армии он много читал. И теперь хотелось читать, и еще хотелось свободы. Но что-то мешало. Было похоже, и сам он толком не знает, что именно. Он не сразу сообразил, что находится в тисках обстоятельств.

Книги были дома и на работе. Но те, что дома, он давно прочел. А в библиотеку поступало мало нового, по крайней мере, интересного, хотя от многотомников ломились хранилища. Приток обязательной литературы не прекращался. Как будто еще шла война, денно и нощно работали станки, недоедая и недосыпая, самоотверженный тыл готовил для фронта боеприпасы. Их везли в товарных вагонах, подвозили в фургонах, подносили к переднему краю вручную, заполняя за стеллажом стеллаж, убирая в подвал все «ненужное».

Когда мозг уставал, Петр включал музыку. Он мечтал о приличном музыкальном центре, о коллекции дисков от Гайдна до Шнитке. Но с зарплатой библиотекаря об этом можно было забыть.

Болела мама. Требовались лекарства – дорогие лекарства. Нужна была сиделка, а денег (вместе с пенсией мамы) хватало только чтобы прожить.

Однажды, когда Петя возвращался с работы, он почувствовал, что сзади ему наступили на пятку. Он обернулся. Какой-то подозрительный тип прорычал: «Ступай вперед, сучий потрох, не оглядывайся»! Галкин пошел вперед, а тот, кто был сзади, продолжал идти, наступая на пятки. Петя остановился, чтобы пропустить человека, но тот опять зарычал: «Сука! Я сказал не оглядываться»!

– Подметки мне оторвете.

– Молчи, гнусь! Шагай, куда сказано!

– А куда, извините, сказано? Я не расслышал.

«Кончай базар!» – подозрительный тип показал ножик.

Петя хотел свернуть за ближайший угол и ретироваться, но тип упредил его, схватив сзади за ворот: «Стоп, козявка! Пойдешь туда, куда я скажу. Вон за ту хазу … Марш!».

Когда они завернули за угол, тип хрипло скомандовал: «Стой! А теперь давай бабки»!

Петя вытащил кошелек. Тип ловко вывернул его наизнанку. «Я сказал „бабки“, а ты мне что сунул? Выворачивай карманы! – прохрипел тип и, не дожидаясь, сам полез в них руками. – Где бабки?»

– Какие бабки!? Я у вас ничего не брал!