Василий Ванюшин - Вторая жизнь

— И ни в коем случае нельзя впускать к нему эту красави цу, — сказал суровый Мартинсон. — Невеста она или жена — все равно нельзя, как бы она ни просила.

— Согласен, — кивнул головой Галактионов. — Итак, в нашем распоряжении еще один, вернее, только один день.

Раздался легкий стук в дверь. Галактионов, подойдя, отк рыл ее и увидел Макса. Вернувшись, он сообщил Мартинсону и Шельбе:

— Профессор Доминак прошел в свой кабинет.

Доминак несколько дней не появлялся в институте и, каза лось, забыл, что является его директором.

— Мы должны пойти к нему, — Мартинсон поднялся с кресла. — Но, разумеется, не для того, чтобы говорить о Брауне.

— Не поставить ли перед ним вопрос прямо, — сказал разго рячившийся Шельба, — с нами он или против нас?

— Не будем торопиться, — возразил Галактионов. — Раздоры сейчас ни к чему, они только помешают нам. — Он чувствовал, что не для философских разговоров соизволил явиться в институт Себастьян Доминак.

— Идемте, идемте, — горячился Шельба. — Если потребуется, я скажу ему прямо…

Втроем они вошли в просторный кабинет директора. Окна бы ли плотно закрыты шторами, в сумраке желтела лысина Доминака, склонившегося над письменным столом.

— Мы к вам, господин директор, — сказал Шельба, выступив вперед.

— Садитесь, пожалуйста. — Но так как при этих словах До минак сам встал, то никто не сел. — Я сам хотел вас пригласить. Есть очень важное сообщение. — Доминак, как всегда, смотрел не в лица, а на ноги тех, с кем разговаривал. — Правительство приняло решение, признало нежелательным размещение института в нашей стране. Причины известны. Правительство санкционировало предание суду профессора Галактионова. За что — вам тоже…

— Вы считаете это правильным? — перебил его Шельба.

Доминак не ответил. Он вдруг сел и обхватил свою большую гладкую голову руками.

— Господа, я узнал страшную новость. Профессор Галактио нов, вам лучше бы выйти… Впрочем, все равно… Я только прошу вас, господа, не говорить пока никому, Дело в том… Дело в том… Мы накануне войны, и, возможно, завтра наши народы, профессор Галактионов, будут врагами; следовательно, и мы с вами.

Для самого Доминака эта новость, видимо, была потрясаю щей. Разговоры о войне шли давно, к ним привыкли, как к любой трескотне газет. Неожиданным явился угрожающий поворот от разговоров к делу, поставивший всех в Атлансдаме, в том числе и Доминака, перед лицом опасности. Доминак, казалось, еще больше постарел, сразу же обессилел.

Галактионов как можно спокойнее сказал:

— Мы с вами, профессор, давно противники, противники в науке. Но не враги, чтобы браться за оружие.

— Мой долг, мои чувства патриота, — склонив голову, тихо проговорил Доминак, — повелевают мне быть вместе с народом.

— А ваш народ хочет войны? — шагнул к столу Мартинсон. — Я знаю: мой народ не хочет и не будет воевать. Мы трое, — он указал на Шельбу и Галактионова, — остаемся друзьями, будем работать во имя жизни. Вам не удастся судить Галактионова. Скоро мир услышит имена преступников.

Мартинсон, насупив седые брови, повернулся и пошел к две ри. Шельба поклонился Доминаку, проговорил с язвительностью:

— Передайте вашему правительству и всем ученым благодар ность за гостеприимство.

Галактионов не обмолвился ни словом. Он думал об одном: «Нельзя терять ни минуты. Этот день решает все…»

Закрывая дверь, они услышали возглас Доминака, прозвучав ший слабо и растерянно:

— Господа, подождите, я не хотел…

Но они, не задерживаясь, прошли в лабораторию.

Эрика Зильтон доложила, что Браун хочет видеть профессора Галактионова и говорить с ним. Но когда Даниил Романович вошел в палату, Браун уже спал — напряжение, потребовавшееся для разговора с Эрикой, сильно утомило его.

— Дорогой друг, — обратился Галактионов к Шельбе. — Прис тупайте к делу. Сейчас вся надежда на ваш препарат.

— Если это не поможет, — задумчиво проговорил Шельба, — то я откажусь от звания профессора и попрошусь к вам в ассистенты.

— Идите, профессор. Он должен жить.

Через час Браун проснулся. Взгляд его был осмысленным, почти ясным. Галактионов не разрешал ему говорить, он сам задавал вопросы и просил отвечать на них коротко.

— Капитан Браун, вы слышите меня?

— Да.

— Вы помните, что с вами произошло?

— Я вспомнил…

— Вам рассказывала Эрика Зильтон о себе?

— Да.

— И о Гуго?

— Да.

— Вы знаете, за что вас убили?

— Я понял все.

— Меня обвиняют в убийстве, моей Родине угрожают войной. Нужно сказать правду.

— Я понимаю…

Мартинсон, стоявший рядом с Галактионовым, прошептал ему:

— Скажите всю правду о состоянии его здоровья. Он должен знать, чтобы рассчитать свои силы.

Галактионов кивнул головой и снова обратился к Брауну:

— Вы смелый, честный человек. Но вы многого не знали в жизни. Вы прожили тридцать лет. Не скрою, что ваша вторая жизнь может продлиться всего тридцать часов. Вас не пугает это?

Браун промолчал.

— За эти тридцать часов, — продолжал Галактионов, — вы сможете совершить такой подвиг, который человечество никогда не забудет. Мы вернули вам жизнь, но вы вправе распоряжаться ею, мы не вынуждаем вас поступать вопреки вашему желанию. Мы бессильны продлить вашу жизнь на годы и десятилетия, как это хотелось бы вам и нам. Но вы можете словом правды продлить жизнь миллионам людей.

— Да, да, — сказал Браун. — Я хочу попробовать сесть.

— Попробуйте.

Браун поднял забинтованную голову, уперся руками о пос тель и сел. Тело оказалось послушным — как хорошо! Он попытался встать на ноги. И — встал. Держась за спинку кровати, он сделал неуверенный шаг, еще один. Посмотрел в окно, оно было прикрыто тонкой занавеской, щедрый свет летнего солнца проникал в комнату. Как приятно ощущать солнечное тепло, как желанна и дорога жизнь! Он шагнул к окну, протягивая руки и ловя солнечные лучи, и чуть не упал пошатнувшись.

— На первый раз довольно, — сказал профессор. — Лежите и отдыхайте. Сейчас придет к вам Гуго, он расскажет о Кайзере.

Рассказ Гуго вызвал воспоминания о человеке, который гнался за Брауном на автомашине до цветочного магазина. Временами оборачиваясь, Браун мельком видел его лицо, но не запомнил. Только глаза, вернее один глаз, отчетливо белеющий за стеклом, всплыл в памяти.

«Так вот кто был наемным убийцей! — с обидой и злобой по думал Браун. — Меня, капитана Брауна, убили по-бандитски. А за что?»

Он догадался, по чьему приказу было это сделано. И понял, почему: еще одна деталь всплыла в памяти. Месяц назад он провожал на родину близкого друга, офицера, уволенного из армии по болезни. Браун на аэродроме просил его передать привет отцу и матери, сказал, что там, на родине, Роберта (так звали офицера) засыплют вопросами: всем интересно знать, как тут идет жизнь, какова служба в штабе. Роберт возразил: пожалуй, он не сможет удовлетворить это любопытство. И пояснил: при увольнении он подписал бумагу, содержавшую перечень тем и вопросов, которых не следует касаться в разговоре.