Александр Полосин - Армагеддон был вчера

И знакомое, знакомое лицо!..

В общем, непонятно было. Но интересно.

Кто это был, я сообразил уже наутро, едва злобный «Казачок» ускакал из организма, вытесненный законной порцией оздоравливающего пива. Две бутылки, как она и обещала.

Только вместо неведомой, но наверняка милой Гретхен приволок их ужасный с короткого сна, всклокоченный и похмельный Андрюшка Денченко. Н-да… Не Гретхен, ой, не Гретхен!

А вот пиво сейчас – куда лучше мозельского, которого я в те годы и не пробовал-то ещё…

Андрюхе я и поведал о странном видении. И сам же назвал её имя – Ута. Из того самого учебника для шестого класса.

Как-то само вырвалось.

И тогда же захотелось нанести ей ответный визит.

От Лейпцига до Наумбурга ехать на поезде немногим больше часа. Обычный поезд, обычная дорога. Обычный немецкий пейзаж за окном – с терриконами и буроугольными шахтами, зеленеющими полями, каменными селениями по сторонам. Страна большой промышленной цивилизации. Германия.

Но когда вагон останавливается, и ты выходишь из здания вокзала, похожего на все немецкие провинциальные вокзалы сразу, – Наумбург поражает сразу.

Здесь нет промышленной цивилизации. Здесь вообще нет двадцатого века.

Здесь живет другой мир.

Тишина и зелень, патриархальный булыжник мостовых и маленькие разноцветные домики с черепичными крышами. На горизонте торчит самая натуральная старинная мельница. Узкая дорожка ведет вверх, к центру города, изгибаясь, как кошка вокруг ноги и едва не мурлыча. И пока поднимаешься по ней, по этой дорожке, к бывшим городским воротам, Наумбург начинает разворачиваться перед тобой, будто цветная лента с рисунками. Этакая иллюстрация в старой детской книжке. Двадцатый век словно не нашёл мягких тапочек и потому не решился войти в этот городок. И за каждым поворотом так и ждешь появления чего-то сказочного. И оно приходит…

Дорога вдруг упирается прямо в собор. Сначала видишь только его стены. Со стен, тёмно-серые, почти чёрные камни которых нависают прямо над тобой, спускаются страшные драконы, ощерив свои пасти. Но стоит поднять глаза – и перед тобой восстают башни, узорчатые, готические, возносящие к небу. Узкие и высокие стрельчатые окна смотрят на тебя слепотой своих тёмных стёкол. Камни украшены узорами, что-то когда-то изображавшими.

В первое посещение Наумбурга я не сумел войти внутрь собора. Было поздно, и его двери уже закрылись. Только и осталось, что пройти по крытым галереям вокруг внутреннего дворика да посмотреть на мемориальную доску, где значились имена солдат, погибших на первой мировой войне – жителей местного прихода. Имён стояло много.

Но Уты не было в этих открытых для посетителей местах…

И во второй раз я опять опоздал к моменту закрытия собора. Но на сей раз повезло больше. Японские туристы как раз договорились с привратником, что он их всё-таки пропустит. Я потихоньку пристроился к ним. Кое-кто из группы покосился подозрительно – не очень-то я похож на представителя монголоидной расы! – но возмущаться и задавать лишних вопросов не стал.

Ута была здесь! Действительно Ута, самая настоящая! В полумраке высокого сводчатого зала, одновременно и возносящего, и подавляющего.

По карнизам на стенах храма размещались несколько мужских и женский статуй, тоже, возможно, давнишних владык города. Но я проходил мимо них равнодушно. Меня влекла только Ута.

Она стояла справа, рядом с Эккехардом. Точно так же, как на фотографии, слегка наклонила хрупкую голову на тонкой шее. В глазах её стояла та же неизбывная печаль, что я отметил тогда. Когда видел её. Во сне. И печаль была такая, что даже сейчас, спустя почти десять сотен лет после её жизни, хотелось поднять меч и выйти на поединок. За неё. За то, чтобы заслужить её благодарную улыбку.

Что, в самом деле, позволял себе тот неведомый мастер-богомаз, которого она застала во мне? Как он смел приносить ей ещё и новые огорчения?

Уту было жалко. Казалось, щеки её прозрачны до синевы, казалось, вот-вот увидишь, как бьется жилка на виске. Тонкие пальцы нервно сжимают край накидки, словно она защищается, загораживается от… От мужа, от кого ещё! И всё смотрит куда-то вдаль, за синие горы, где, наверное, ждет её сказочный принц...

А её собственный рыцарь, судьбой или политикой данный ей в мужья, стоял здесь же, опираясь на меч. Грузный, властный, уверенный в себе, ражий детина, который уж никак не мог мечтать о несбывшемся – разве что о кружке пива, оставшейся недопитой на вчерашнем пиру. В нём не было той рыцарственной удалой бесшабашности, которая многое извиняет в наших глазах. В нём не было мудрости или хотя бы хитрости правителя, властителя земли, которая требует своего – и в политике, и в войне, и в хозяйстве. Была только сытая самоуверенность сильного животного, который пользуется властью как игрушкой для удовлетворения своих страстей.

И видно было по Уте – несчастлива она. Вынуждена подчиняться самодуру-мужу, терпеть его постылые ласки, не приносящие ничего, кроме пустоты и гадливости. Она ещё не перестала мечтать о чём-то несбыточном и ждать своего небесного принца с голубыми глазами и добрым сердцем... Но разум её уже понимает, что тот теперь никогда не придёт, и ей никогда не стать Прекрасной Дамой, и перед ней навеки захлопнулись ворота в мечту. И оттого она тоскует ещё горше, ещё неизбывнее...

Не хватило. Не хватило мне времени пообщаться с Утой. Япошки были в своём репертуаре – пощёлкали фотоаппаратами, послушали объяснения гида, покряхтели на своём языке и убежали…

И откуда у меня такое иррациональное нерасположение к японцам?

Словом, решил наутро зайти в собор снова. Ехать обратно в Лейпциг не хотелось, очень понравился этот городок, и лучше я посвящу вечер ему. Романтическая пара – я и Наумбург. Вполне достаточно, между прочим, и хихикать над этим может только тот, кто ни разу не оставался наедине со старинным немецким городом. Не знаю, как вообще, но уж на один-то вечер с ним даже женщины не надо. Особенно – немки, у которой романтика в сердце всегда смиряется перед калькулятором в голове.

А переночевать… На вокзале тут спать, конечно, не принято. В гостиницу можно не соваться – тут, в этой части Германии владычествует ещё социализм. Русских туристов что-то не видно. Обычно они так бурно радуются обретённому здесь соотечественнику – словно отбыли с родины не день-три назад, а целую вечность,– что затаскивают в свою кампанию немедленно. А поскольку ты действительно много знаешь уже про эту страну и помогаешь им общаться с местным населением, то пир частенько продолжается всю ночь. Но тут русской речи не слышно.

Ну, и ладно. До полуночи можно посидеть в кнайпе, а там – и где-нибудь на травке. Или опять же… Ну, ладно, что я всё о бабах…