Александр Полосин - Армагеддон был вчера

Художник Рутгер тоже любил её…

Жаль, от него не осталось имени. Как рассказал вчерашний экскурсовод, его называют просто – Наумбургский мастер. И о нём не известно почти ничего.

А я, дурак, так и не расспросил подробнее! «Сталинград, Сталинград!..»

Более того: от моего – моего доброго и печального собутыльника Рутгера и не осталось вообще ничего. Ведь эта скульптура – точнее, эти скульптуры, что стоят на нефе в нынешнем соборе, скульптуры донаторов здешнего храма, спонсоров, по-нашему, – они были созданы почти через двести лет после того, как жила Ута. И собор был уже перестроен – это не те стены, и не те шпили, что я видел сегодня ночью. И Наумбургский мастер – оставшийся в истории Наумбургский мастер – это тот, кто творил уже постфактум. Делал портреты давно умерших людей.

Так, во всяком случае, утверждают учёные. Но – то учёные, которые не берутся судить о недоказанном. Мне легче. Я смотрю на его работу и вижу всё, чем он жил, и чего он хотел. И мне очевидно: тот, кто не видел Уту живой, кто не причастен к событиям, что происходили в её жизни, просто не мог сделать такой гениальный каменный снимок семейной трагедии!

В лучшем случае, он повторил то, что было сделано кем-то до него. Римейк. Храм Христа Спасителя. Почти такой же, как настоящий... только с поддельными фресками художника Васнецова.

Не о чем спорить! Ибо при первом же взгляде на фигуру видно – Мастер любил Уту.

Не через двести лет, не художественным своим видением, нет – здесь и сейчас. Он видел и любил её живою.

И повиновался той же страсти, что двигала, наверное, Пигмалионом, молившим богов дать жизнь созданной им статуе. Мастер тоже хотел – нет, не оживить скульптуру. Но сделать из неё вторую живую Уту… Да, он хотел сделать её живою…

Во всяком случае, расположенные напротив фигуры маркграфа Германа и его супруги Реголинды нимало не пронизаны тем же духом жизни, реальности. Реголинда, разве что, и то чуть-чуть: продувная улыбающаяся физия, раскрепощённая поза. Рядом со своим мужичком, старательно изображающим святошу, похоже немножко на отражение жизни. Этакая лукавая польская мордашка! Типа наших полячек-студенток из соседнего общежития.

Но не рядом с Утой. Рядом с ней оба – так, достаточно условные портретики.

Значит, сон то был или неизвестное науке явление – но в нём было всё верно: Мастер её любил. И мечтал стать её рыцарем и даже, возможно, сложить голову за честь Прекрасной Дамы, – и не мог быть рыцарем, поскольку происхождение не давало ему такого права…

И всё же Мастер стал им! Он обессмертил свою любимую куда надёжнее, чем все те тысячи авантюристов, прикреплявших девичьи платки к шишакам своих шлемов. Свои чувства он сумел передать всем тем, кто спустя века смотрит на его работу.

И ещё одно сквозит в каменных чертах Уты. Отчаяние скульптора. Не только от того, что с замужеством судьба её была решена, и Мастеру не на что было больше надеяться.

И не от того, что её отделяла от него длинная феодальная лестница, которую тоже не преодолеть.

Нет, тут отчаяние ещё более глубокое. Здесь – тоска по неисполнимому… И потому он передал нам ещё одно.

Ненависть!

Чем дольше я смотрел на каменную Уту, тем скорее готов был наделить Эккехарда многими пороками, которых он, возможно, и не имел. И главное – я видел в нём всё то, что связывается у нас, русских, с немецким «натиском на Восток». Видел, как он вешает защитников славянских городов по Заале на воротах их собственных дворов, как сжигает детишек в ливонской языческой деревушке, как скачет по льду Чудского озера... Как на клацающем танке давит колонну беженцев из Смоленска…

Не знаю, каким был Эккехард на самом деле. И тем не менее, кажется, что знаю о нём всё. По тому, как его изобразил тот неизвестный подлинный автор скульптур.

И получается, что его ненависть не умерла, несмотря на тысячу лет разницы между нашими жизнями. Она теперь – во мне. И может ли быть более суровое мщение, чем вот это – сделать так, чтобы каждое новое поколение ненавидело твоего врага?

Моя сегодняшняя вражда к Эккехарду заложена ещё тогда – десять веков назад. Это ненависть Мастера к мужу его любимой передается мне. Ещё бы – ведь я тоже люблю Уту…

Через века я люблю её любовью того Мастера, что обожествлял свою повелительницу, тайно и страстно мечтая о ней. Он делал, возможно, только памятник своей великой и безнадежной любви, своей великой и бессильной ненависти. Но благодаря этому холодный камень стал тёплым и живым, словно человечекое тело.

Как помочь тебе, несчастный собрат мой по любви к недоступному? Века, тяжёлые, как могильные камни, пролегли между нами. Ты давно истлел в земле, не сохранилось даже твоего имени, мастер Рутгер. Отшумели жизни вашего поколения, ваши страсти и ваши горести, ваши войны и ваши победы, и никто теперь не помнит того, что вам казалось тогда столь важным.

У нас теперь свои страсти и свои горести, которые кажутся нам самым важным на свете. И вам никогда не дано узнать о них.

И всё же это ты, Мастер, перекинул мостик через холодную реку забвения, через века и границы, перекинул его напрямую в моё сердце! Мы оба любим одну и ту же женщину. И оба страдаем от невозможности выразить свою любовь ей самой. В этом – мост между нами, предком и потомком, немцем и русским.

Ты не умер, Мастер. Любовь твоя жива! И моя...

И надеюсь, что рано или поздно она снова решит заглянуть ко мне. В сон. Или в другое время.

Или в другое измерение…

Ты компьютер надолго занял? – поблёскивая очками с золотой оправой, жена вытащила из сумки увесистую пачку документов.

В очках она была строга и умилительна, прямо учительница начальных классов! Или старших, как в «Большой перемене».

– Компьютер. Занял. Надолго? – повторила она, не видя реакции.

– А? – наконец, опомнился я. – Да-да, конечно... Ну, ты ж знаешь...

Она скептически поджала губы. Иногда моё рабочее – и подчас ночное – время уходило на вразумление варварских полчищ…

– Ты ж знаешь, у меня работы – не-впро-во-рот... – делая ужасные глаза, развернулся я к ней вместе с креслом.

По вечерам я переписывал программный модуль для нашей бухгалтерии. Так, ничего особенного. Всё то же самое, но «с учетом пожеланий». Каждому же хочется увидеть своё... В результате, будьте любезны, целый фолиант поправок.

Честно пытаясь воплотить в жизнь сие, как я его называл, «потакание нечистому разуму», я чувствовал, как подчас мозги мои закипают. Тогда я тихонько, но очень грязно матерился, после чего нажимал alt-tab и переключался на «Героев». Или путешествовал по инету.

Ольга подошла как раз в такой момент. Известный «эффект начальства». Но, как девочка умная, она даже не взглянула на монитор.