Александр Полосин - Армагеддон был вчера

Возле нас недовольно хмыкает пожилая самка. С другой стороны раздаётся смешливый рык здоровенного и отвратительно жирного самца. Девушка прижимается ко мне, подняв свою кудрявую головку и не отрывая взора от моих глаз. В её взгляде надежда… Надежда и крепнущая уверенность. Я читаю её душу – вижу там страх, отчаяние… И решимость. Она не сдалась. В её душе продолжается борьба. Ярая, жестокая борьба… Город так и не смог убить её… Может быть – ещё не смог… Но она отчаянно сопротивляется, даже более яростно, чем я! Хотя на её почти детском личике не видно и следа жестокости…

Она с надеждой смотрит на меня и негромко шепчет:

– Я нашла тебя… Я так долго пыталась тебя отыскать…

– Да, – я обнимаю её, крепко прижимая к себе и закрывая собой от этого животного мира. – Да…

Слова не нужны. На язык выкатываются привычные, готовые фразы, но на сей раз что-то останавливает их. Становится противно от одной мысли, что я едва не заговорил с ней, с живой, как с обычным мертвецом… Слова не нужны – мы видим души друг друга… Мы знаем…

Город обступает нас со всех сторон. Тянет к нам свои жадные лапы, смеётся безумными голосами… Но на этот раз он не возьмёт своё! Теперь я ему не сдамся!!! И не сдам свою любовь!

Разноцветный туман вокруг постепенно начинает исчезать, таять, растворяясь в Нигде. В мире нет ничего, кроме меня и её. Мы стоим среди улицы, которая исчезла в небытие, крепко обнявшись, и смотрим друг другу в глаза, ощущая себя единым целым… Два живых человека! Теперь уже точно живых!!!

Я просыпаюсь и стряхиваю ладонью нагло забравшийся на моё лицо утренний луч Солнца. Начинаю узнавать комнату, в которой нахожусь, и мир вокруг себя… В душе начинает что-то постанывать, но это уже давно притупившаяся боль…

– Доброе утро, милый! – ласково шепчет Она, одёргивая штору, – Как спалось?

– Нормально, – механически отвечаю я. – Ты опять встала раньше меня?

– Конечно, – смеётся она. – Я уже и завтрак приготовить успела!

– Молодец, любимая, – бесцветным голосом шепчу я. – Ты у меня такая умница…

Она подходит ко мне, садится рядом, на край кровати, и внимательно, долго смотрит на меня. Потом тревожно спрашивает:

– Опять видел тот сон?

– Да, – подавленно отвечаю я, отводя взгляд, ибо не в силах смотреть в пустые глазницы на этом родном мне лице. – Мне опять снился день нашей первой встречи…

– Да, – вздыхает она. – Я тоже её иногда вспоминаю…

«Врёшь! – думаю я, не страшась, что она сможет прочесть мои мысли. – Нагло врёшь! Ты не помнишь тот день… Теперь ты уже не помнишь…»

– Правда, воспоминания смутные… Помню, что день был чудесен! Ты мне сразу понравился, с первого взгляда, – лукаво улыбается она.

– Да, чудесен, – выдавливаю я.

Вдруг на её лице промелькнуло что-то непонятное и бесконечно юное…

Но тут же растаяло, как упавшая на ладонь снежинка.

– Вставай, соня, – вновь раздаётся её фальшивый смех. – Пойдём завтракать.

Она поднимается и делает шаг в сторону двери. Но я вдруг неожиданно для себя резко подскакиваю, хватаю её за талию и волоку к окну.

– Что? Что ты делаешь? – игриво пугается она.

– Смотри! – грубо кричу я, указывая пальцем на восходящее над горизонтом Солнце. – Смотри!

Она непонимающе выглядывает в окно, мило щуря изумлённые глаза, и застывает с открытым ртом.

– Смотри… – уже много мягче повторяю я. – Ты помнишь, когда мы последний раз смотрели на восходящее Солнце?

– Это… Это прекрасно, – медленно шепчет она, и я замечаю промелькнувшие в её глазах искорки жизни. – Да, ты прав, нужно иногда смотреть на рассвет. Он так красив!

А я, уже не обращая внимания на её слова, крепко обнимаю свою жену, поворачиваю её к себе и, крепко удерживая взглядом проглянувшие на мгновение в её глазах огоньки жизни, потерянно шепчу:

– Что с нами случилось? Ведь когда-то мы были живыми…

росто не представляете, как это важно, – голос воспитательницы, как там её, Ирины Васильевны, что ли, раздражал отчего-то больше, чем все остальные звуки. Наверное, потому, что филиппика её предназначалась непосредственно мне. Всё остальное – разговоры детей и родителей, шуршание шагов по каменным плиткам дорожек, невнятно звучащая в отдалении музыка – существовало вовне и не требовало реакции с моей стороны. Если б не этот голос, было бы довольно приятно сидеть здесь на скамейке в тени цветущей липы и просто наслаждаться погожим летним днём и временным отсутствием обязанностей.

С какой стати я вообще притащился в этот лагерь? Проще было бы встретиться с Ленкой на будущей неделе после её возвращения, в выходные, как обычно. Одно оправдание есть этой глупости – легче было согласится на нудные уговоры супружницы моей бывшей, чем выдумывать веские, подкреплённые фактами причины, почему я не смогу с ней сюда поехать.

Впрочем, «супружница» – это по привычке, надо же держать марку перед приятелями. Супруга она, жена. Пусть и бывшая. Ничего тут не поделаешь.

Привычный вздох последовал за привычной мыслью.

Я с самого начала был против Ленкиного отдыха в этом лагере для вундеркиндов, но Саша настояла на своём, как всегда. Ну, какой из нашей Ленки вундеркинд? Не без способностей, конечно, вся в меня, и красивая, как матушка. Такая же рыжая, с задорной улыбкой и громадными зелёными глазищами.

Да и слово «лагерь» ни на какие хорошие воспоминания не наталкивало – побудки, линейки, «взвейтесь кострами», дебилы-соседи, нервные дёрганные вожатые. Правда, в этом лагере ничто пока не напоминало о тех, о нашенских, образца прошлого века. Широкие липовые аллеи, спортплощадка, бассейн, два теннисных корта и много чего ещё – от спутниковой связи до лучших (как было обещано) психологов с их лучшими (как они сами утверждали) методами.

– Вы меня совсем не слушаете, кажется, – обиженный голос Ирины Васильевны вернул меня к реальности. – А между тем, я говорю о вашей дочери.

Я постарался придать лицу значительное выражение:

– Нет, отчего же. Я всё понял и учту… О, а вот и Лена, – я помахал рукой.

Ленка, как всегда напомнившая мне солнечный зайчик, быстро сбежала по беломраморным ступенькам длинного двухэтажного здания – бывшего загородного дома какого-то забытого всеми помещика. Несколько секунд, и вот она уже стоит перед нами и улыбается – двенадцатилетнее чудо, румяное, загорелое, со ссадиной на коленке, выглядывающей из-под весёленького, синего в цветочек сарафана.

– Привет, ма, – чмок в щёчку и уселась рядом. – Здравствуй, пап.

– Привет, доча, – это мы хором.

И повисло молчание. Ленка только поглядывала на меня из-за маминого плеча – чего это, мол, вы вдвоём, экие новости. Выглядывала насторожённо: боялась наших разборок и не могла их простить. Как, наверное, никогда не простит мне ухода из семьи.