Константин Мартынов - «Ныне и присно»

— Куда смотрят? В тот же телеящик, что и доченьки! — не выдержал Леушин. — Ты программу передач хоть раз просматривал? «Путаны», «Красотка» и «Секс в большом городе». Красивая жизнь, дорогие шмотки, вкусная жрачка — всего-то и надо, что ноги пошире раздвинуть! Сейчас еще и специальный молодежный сериал запустили, я рекламный ролик видел — та же самая фигня, только вид сбоку. Говорят, скоро трах в младших классах преподавать будут. С наглядными пособиями.

Тимофей выругался. Венька остро глянул и добавил, криво усмехнувшись:

— Просматривал я как-то семейный альбом — отцовская фотография попалась: молодой, длинноволосый, смешные круглые очечки на носу… всей одежды — драные штаны и рубаха, узлом на пузе стянутая… но не это главное — главное надпись поперек: «Остановите мир — я хочу сойти!» Ему не удалось, а ты разок сумел… обратно не хочется?

Обратно? Тимша задохнулся от сдавившей сердце боли… Обратно! Словно дождавшись часа, глаза застлала багровая пелена, утопив в своих глубинах и автобус, и город за мутными от пыли стеклами, и самого Тимшу…

«Слушай, говнюк, тебе что здесь, цирк-шапито?! — мысли хрипели надсаженными легкими. — Повадился, мать твою, в гости шлендрать!»

Мгла растаяла. Совсем. Мир обрушился на Тимшу грохотом крови в ушах, болью в исполосованной кнутом спине, стертыми до мяса ладонями в лоскутных обмотках… и злобным каянским рыком.

— Пошел, пошел! — кнут шелкнул вплотную к голове, свинцовый наконечник дернул волосы.

Тимша уперся, чувствуя, как пружинит под ногами вдавленная в болотную жижу гать. Бурлацкая лямка стиснула грудь.

Шаг… еще шаг… сердце бьется где-то у горла… Разве так бывает?

«Бывает. Еще как бывает, — моментально отозвался Сергей. — Третьи сутки без перерыва! А ты думал здесь медом намазано?»

Тимша не думал ничего. Грудь наискось перерезана кожаным ремнем, позади давит осклизлые бревна гати нагруженный добычей яхт.

Надрывно скрежещет окованный бронзой киль, из-под бревен брызжет гнилая вода, болото пузырится, исходит смрадом… Наверное, где-то рядом шагают другие, но кажется, что он один, и не яхт тащится позади — лодья с полными трюмами.

— Пыстро ходи — Oulujoki оттыхать путешь! — «обрадовал» надзиравший за пленниками финн.

«Это он о чем?» — подозрительно спросил из глуби сознания Сергей. По окрепшему голосу чувствовалось — даже малая передышка пошла на пользу.

— Про Овлуй-реку, — на выдохах ответил Тимша. — Брешет, гад!.. Слышал я… Пекка на… Колокол-реке живет…

«И оно мне надо?! — взревел Сергей. Тимше показалось, что его схватили за грудки, встряхнули, как грязный половик. — Почему я?! Чем хуже других оказался? Почему?!! Твоя вина тебе и лямку тащить!»

Кнут ожег спину — видно каянец устал драть глотку. Тело выгнулось, бурлацкая лямка врезалась едва не до кости. Рядом вскрикнул кто-то из поморов.

Тимша не выдержал, крикнул:

— Простите, люди, грехи мои!

Нет ответа…

«Господи! Мой это крест — за набег проспанный! Мой, ничей больше! За что поморов наказываешь? За что Сергею мучиться?! Отпусти потомка, Господи!»

Нет ответа…

Шаг… еще шаг… Кровь набатом гремит в висках. Алая дымка застит мир… сгущается до багровости… знакомой багровости. «Нет, Господи! Не меня — его!»

«Видно не судьба…» — тихо, словно из дальнего далека, прошептал Сергей.

Автобус тряхнуло на выбоине, Тимша покрепче вцепился в поручень. За окном подпирает откос высокая стена, по стене яркие угловатые рисунки… «граффити» — всплыло в голове чужое знание. У плеча, стараясь заглянуть в лицо, пыхтит Венька… Хочет понять, кто стоит рядом с ним.

— Не отпустили Серегу, парень, придется тебе и дальше меня терпеть…

Венька запустил пятерню в рыжие вихры — причесался. На конопатой физиономии хитрющая усмешка.

— Ничего, переживу как-нибудь… Нам выходить, кстати.

Широкая гранитная лестница спускаеться в чашу старого города. Тимша остановился. Сотней метров правее поскрипывает «чертово колесо». Отсюда, с верхней террасы, город как на ладони — от приткнувшейся у подножия лестницы консерватории до замыкавшего улицу вокзала… а дальше, за лесом крановых стрел и мачтами кораблей — залив, и поселок Дровяное на том берегу, и горбатые сопки до самого горизонта…

Ветер, разбойничьи свистнув, взъерошил волосы и умчался дальше. Ветер Арктики, пахнущий морем и снегом. Высоко в небе тянулись длинные перья облаков — предвестников циклона. Конец сентября, до зимы — не больше месяца.

Со шнякой не успевали. Тимша понял это увидев поутру хрусткие льдинки на лужах. Еще немного, и треска уйдет в Атлантику, чтобы вернуться через год — к началу июня.

И все же работа не прекращалась. Даже сейчас, упрямо закусив губу, он конопатил оставленные «на разбухание» обшивки щели. Потом конопатка зашьется тоненькими рейками, зальется горячей смолой — даром что ли Венька у костра порхается?

Чумазый, как черт у адской сковородки, Леушин смотрел на вверенное ему ведро. На лице явственно читалась неприязнь — смола дымила, брызгалась и регулярно пыталась загореться. Ну почему ему всегда достается самая муторная работа? Вон, Серегин предок постукивает себе кияночкой по деревянной лопатке, и никакой грязи. А от него уже не то что девки, столбы придорожные морщатся!

— Готово! — крикнул Венька, потыкав палкой в хлюпающее пузырями варево.

— Неси, раз готово, — отозвался Шабанов.

В ход пошли в достатке заготовленные лопаточки. Венька старательно заглаживал быстро густеющую смолу, когда до слуха донеслось немного удивленное:

— Кажись… Закончили.

Тимофей неторопливо прошелся вдоль шняки. Ладонь похозяйски охлопала еще теплые борта… в следующую минуту Венька пораженно разинул рот — помор встал на колени, прижался лбом к форштевню и что-то забормотал. Слов Венька расслышать не сумел. Как ни старался.

Вскоре Тимша поднялся, в глазах его подозрительно блестела влага. Леушин сделал вид, что не заметил.

Шабанов расставил вдоль лодки дождавшиеся своего часа рамки-кильблоки, повернулся к Веньке.

— Берись за корму — на киль ставить будем!

Леушин ждал неимоверной тяжести, но лодка перевернулась легко. «Килограмм семьдесят, не больше!» — прикинул он.

— Осталось нос запалубить да банки на место вставить, — довольно заметил Тимша.

Венька подошел к форштевню — необрезанный комель шишковатой болванкой торчал над лодкой.

— Зачем эту дуру оставил? — спросил он.

— Увидишь, — загадочно усмехнулся Шабанов.

Домой Венька возвращался один — с наказом передать Светлане Борисовне, что ночевать Сергей будет в гараже, а вернувшись поутру, ахнул — вместо безобразного комля над лодкой возвышалась яростно оскаленная рысья голова.