Леон де Винтер - Право на возвращение

— Эй, парень, — спросил Макс, — ты в порядке?

У него был тяжелый, скрипучий голос, сигарета, зажатая в губах, шевелилась в такт словам. На столе — пластиковые стаканы с черным кофе. Под столом — бумажные мешки, в каждом — бутылка. Водка. Руководство «Давидова щита» прекрасно знало, что сотрудники «скорых» выпивают на службе, но предпочитало смотреть на это сквозь пальцы.

— Слыхал про Дова? — спросил Барух Перец. Он был менеджером по food and beverage [52] Еда и напитки ( англ. ). отеля «Тель-Авив Палас» (в прошлом — «Хилтон») и убежденным, заядлым курильщиком, державшим под контролем все застольные беседы. Улыбаясь, он смотрел на Брама.

— А что с ним?

— Как, ты не знаешь?

— Нет. Что случилось?

— Макс, ты расскажешь? Как свидетель события.

Макс кивнул, кашлянул в кулак и приступил к рассказу:

— Вчера вечером, точнее, без восьми минут одиннадцать получен вызов. Пожилая дама, затруднения с дыханием. Мы с Довом выезжаем. Квартирка на Ротшильда. У дверей встречает какая-то девка. Ведет нас вверх…

— Наверх, — поправил Барух.

— Наверх, мы берем кислород и все, что надо, и сразу видим — она удалилась от мира…

— Покинула сей мир, — снова поправил Барух.

Макс пожал плечами:

— Она лежала на кровати, упокоившись с миром. Ничего не поделаешь. Девка сказала, что она, наверное, умерла. Ну вот, старуха долго болела, девка — не красавица, но все при ней: сиськи, попка — за ней ухаживала. Ни слезинки. Мы говорим: ничего не поделаешь, вызывай похоронную службу. Девка рада, что бабка померла. Много забот, от бабки никакой жизни, все время в постели, боли и прочее, все время орала на девку, все не по ней. Она облегчилась…

— Облегчилась? Что ты имеешь в виду? — вмешался Барух. — Может быть, почувствовала облегчение?

— Точно, — обрадованно кивнул Макс. — Почувствовала облегчение, в кухне кофе, печенье, водка. Я забежал в туалет, назад в кухню, девка у стены, Дов на коленях, и его язык у нее…

Мужчины за столом радостными криками выразили смешанное с завистью одобрение действиям Дова.

— Постойте! Еще нет конца! — Жестами призывая их к тишине, Макс оглянулся на дверь, ведущую в диспетчерскую, опасаясь, как бы сестра не явилась наводить порядок.

— Я что сделал? Я в гостиную, закурил, звонил в диспетчерскую, говорю: девка в расстройстве, надо успокоить. Жду, пока Дов кончит со своим языком. Нет. Не кончает. Нет. Дов с девкой в комнату девки. Говорил мне, она должна отдыхать. Подмигивает. Пальцы колечком сделал и по ним постучал. Трахаются, кровать трясется. Бабка померла, неправильно. Девка орет: давай, давай, сильнее! Стонет, как слониха. Как труба. Правда-правда! Пятнадцать минут — туда-сюда, туда-сюда. И знаете, что девка говорит? Она и Дов назад в комнату. Оба красные. Девка говорит: бабка умерла, я виновата, ее отравила! Клянусь! Так сказала!

Мужчины застучали по столу, затопали ногами, заорали и засвистели.

Когда шум утих, Брам спросил:

— И где же Дов теперь?

— Поменялся со мной сменами. Еще у девки. Трахается.

Они выехали по вызову к восточной границе района, неподалеку от Рамат-Гана. Макс вел машину, Брам с помощью навигатора указывал ему дорогу и поддерживал связь с Хадассой. Они включили сирену, и транспорт встал, давая дорогу их старенькому «шевроле», давно ждавшему замены, но оставленному на службе из-за нехватки денег. Макс прихватил с собой водку, закуску и вел машину, мягко и точно огибая препятствия. Он был опытным шофером, предчувствующим паническую реакцию водителей на приближение воющей всеми сиренами «скорой».

Упираясь в переднюю панель обеими руками, не выпуская из поля зрения навигатор, Брам выкрикивал:

— Старик! Восемьдесят три года! Одинокий! Боль в груди! Пришлось самому звонить в «скорую»!

— Он один! — отозвался Макс. — Нехорошо один! Нехорошо старый и один инфаркт! Никто не обнимает! Никто не говорит ласково! Никто не говорит: будет хорошо! Все будет хорошо! Дыши глубже! Все хорошо!

Он обогнул замешкавшийся грузовик и выругался:

— Fucking bastard! Глазами смотреть надо!

У Брама в кармане завибрировал мобильник: Икки.

Он выхватил трубку, нажал кнопку и крикнул:

— Икки, я на вызове, перезвоню!

— А мы не должны сообщить маме Сары?..

— Нет, я перезвоню! — ответил Брам и отключился.

— Сука! — обругал Макс даму в желтом кабриолете, не уступившую ему дорогу. — Сука! Машину видел? «Форд мустанг»! Новенький! Деньги! Любишь деньги? Ничьи деньги! Банк грабить! Я тоже хочу «мустанг»!

Брам покосился на экран навигатора:

— Второй поворот направо!

Макс элегантно вписался в узкую улочку и, по указанию Брама, затормозил. Раньше здесь была оживленная торговая улица, пришедшая в упадок из-за отсутствия покупателей. За проржавевшими железными шторами закрытых магазинов скрывались пустые полки и облезлые торговые залы. Когда-то здесь принимали клиентов ювелиры и гранильщики алмазов, проверяли чистоту и вес камней, вставляли в оправу изумруды, оценивали стоимость колье. Брам вырубил сирену, но оставил включенным маячок. Раздвижная железная дверь магазина, у которого они остановились, была приоткрыта. Когда они подъезжали, их обычно встречали зеваки или члены семьи больного, но здесь тротуар был пуст. Брам захватил дефибриллятор, Макс — сумку со шприцами и ампулами эпинефрина.

Они протиснулись в полуоткрытую железную дверь, за которой обнаружилась незапертая стеклянная, и оказались в темном, пахнущем пылью помещении, полном пустых застекленных витрин и полок. Слабый свет сочился сквозь дверь молочного стекла, ведущую в глубь дома. Макс потянул ее — дверь была заперта. Он стукнул по ней кулаком:

— Кто-то там? Кто-то там? «Скорой» звонили?

За дверью что-то стукнуло. Макс отступил назад, уперся в косяк своей здоровенной ногой и изо всех сил рванул дверь. Косяк затрещал, куски дерева пролетели мимо них, и дверь сорвалась с петель. Макс отставил ее в сторону.

Стекло захрустело под ногами, когда они прошли внутрь. В тесном кабинете на полу сидел, прислонившись к комоду и тяжело дыша, старик в расстегнутой рубашке. Он хотел что-то сказать, но не смог. Брам и Макс наклонились над ним, приподняли и аккуратно положили на пол. Брам прикрепил к его руке тонометр, Макс прослушивал сердце. Брам спросил:

— Сколько?

— Сто восемьдесят.

Старик облизнул губы и снова попытался что-то сказать, но Макс остановил его:

— Все в порядке. Все хорошо. Мы тут, с вами.

Браму он сказал:

— Капельницу. Раствор. Шок, наверное.

Старик обладал поистине европейской сдержанностью — это слово, «сдержанность», шло ему необычайно: за ним стояла многовековая культура. Брам повидал их немало: рты, изрекавшие мудрые слова; глаза, излучавшие понимание; лбы, за которыми роились идеи.