Леон де Винтер - Право на возвращение

Сам Брам побывал в Нью-Мексико, но ничего не мог об этом вспомнить.

— Мы не долго говорили, всего несколько минут, я вел машину, но я ей рассказал, что у тебя все хорошо, и она просила передавать привет от нее и ее мужа.

Он осторожно дал отцу попить чаю с молоком. Жидкость из уголков рта Хартога потекла по подбородку и закапала на нагрудник.

— Она спросила, не хотим ли мы уехать. Ты хотел бы? А что мы будем там делать? Здесь мы как-никак дома. Несмотря ни на что. Мы, пожалуй, останемся.

Отец издал нечленораздельный звук, сигнал интуитивно существующего организма, и Браму показалось, что он хочет еще хлеба. Но когда он поднес очередной кусочек ко рту отцу, тот сжал губы.

— Наелся? Больше не хочешь?

Из горла Хартога снова вырвался такой же звук, и Брам приготовился услышать нечто более осмысленное. Отец открыл рот и произнес что-то вроде «Вуг».

Что он хотел этим сказать? Сегодня Хартог находился в «светлой фазе», как называл это его доктор. Завтра или послезавтра все может поменяться; иногда из его рта доносятся звуки, напоминающие слова. Брам пытается на них реагировать, но до отца, кажется, это не доходит. В самом начале болезни Хартог время от времени выходил из своего кататонического [50] Психопатологический синдром, проявляющийся в двигательных расстройствах. состояния — когда, по счастливой случайности, связи между нейронами временно восстанавливались и минут на пятнадцать, а иногда и на полчаса к Браму возвращался прежний Хартог. В эти чудесные моменты просветления Хартог сидел за столом с книгой или записывал что-то похожее на химическую формулу на полях газеты (бумажной газеты, просматривать электронные за утренним кофе Брам так и не привык). А иногда, в течение нескольких минут, бубнил что-то монотонно, словно читал вслух статью на чужом языке, — но это было давно; теперь такого больше не случалось.

Уложив отца в постель, Брам побрился, принял душ и надел чистую рубашку. Конверт с фотографией умершей девочки он положил в ящик под телевизором. Прежде чем захлопнуть за собой дверь и предупредить Риту, что он уходит, Брам заглянул в комнату отца. Хартог лежал в кровати на спине, вытянув длинные тонкие руки вдоль тела. Рот приоткрыт, из него раздается храп; Хендрикус чутко дремлет на матрасике в ногах постели. А Брам уходил на работу — мотаться по городу шесть часов подряд в автомобиле «скорой помощи».

Станция «скорой помощи» — диспетчерская, рассылавшая машины по вызовам, буфет для шоферов, душевая и раздевалка с железными шкафчиками, в которых хранились одежда и вещи сотрудников, — обслуживала центр города и имела в своем распоряжении двенадцать машин. Она окружена была бетонной стеной с колючей проволокой, двор освещался установленными на высоких шестах прожекторами.

Брам отметился у Хадассы, начальницы диспетчерской. Крупная, белокожая, ярко-рыжая Хадасса подводила глаза голубыми теням, выщипывала брови в ниточку и румянила щеки; в прошлой, московской жизни ее звали Кристиной. Больше всего она напоминала хозяйку борделя, но никто не решился бы ей об этом сказать. Напряженный темп их работы, случалось, доводил сотрудников до истерик; но она, величественная, словно русская царица, продолжала отдавать приказы твердым голосом, в котором звучали стальные нотки. Двенадцать лет назад Хадасса приехала в страну вместе с братом — в числе небольшой группы евреев, променявших богатую, благополучную Россию на Тель-Авивское гетто.

— Сегодня твоя машина — тридцать — двадцать четыре, — сообщила она Браму на иврите, щедро сдобренном неистребимым русским акцентом.

— Да она медленная.

— Слишком много вас здесь, быстрых. Работаешь с Максом.

— С Максом? А почему не с Довом?

Дов Охайон был его постоянным напарником — болтливый, смуглый, как бедуин, и ухоженный, как кинозвезда, сефард.

Макс, брат Хадассы, синеглазый, рыжеволосый медведь, когда-то занимался добычей нефти в Сибири и при разных обстоятельствах потерял в общей сложности три пальца. В ту пору его звали Матвеем.

Давным-давно, из-за нехватки врачей, «скорой» пришлось ограничиться парой санитаров, которые могли водить автомобиль и оказывать первую помощь. Два года назад, когда, в состоянии крайней нужды, Министерство здравоохранения объявило набор желающих на краткие курсы для работы в «скорой», Брам на них записался. От службы в армии он был освобожден из-за нестабильности нервной системы, но в «скорую» его взяли с радостью. Он прошел курс первой помощи, включавший и помощь людям, находившимся в критическом состоянии, — с чем персонал «скорой» мог столкнуться в любой момент. Важнейшим был курс помощи пострадавшим от взрывов бомб.

В прессе шла дискуссия, должны ли мужчины служить в армии (при условии, что руки-ноги у них на месте и они способны управляться с оружием) в любом возрасте. До достижения пятидесяти пяти лет все мужчины Израиля должны были проходить каждый год резервистскую службу, но теперь возраст четверти наличного населения перевалил за шестьдесят пять, и процент стариков постоянно повышался. Ультра ортодоксы — «черные», которые, считая единственной священной целью изучение Талмуда, десятилетиями избегали обязательной военной службы, никого больше не раздражали своим видом. Почти все они перебрались в Иерусалим, доставшийся палестинцам. В том, что случилось с Израилем, они видели «Провидение Господне» и готовились ко встрече с Мессией, плодясь, подобно палестинцам, с удесятеренным усердием, ограничиваемым лишь репродуктивной способностью их несчастных жен. Когда Мессия явится, то, как известно, пробудит мертвых и навеки освободит людей от Греха, Хвори и Смерти; вера их сама по себе была не так уж плоха.

Брам расписался в списке присутствующих, переоделся в белую рубаху с эмблемой «скорой» — шестиконечной звездой Давида и надписью на иврите «Маген Давид адом» — Красный щит Давида, надел башмаки на толстой резиновой подметке и отправился в буфет, прокуренный зал, лишенный окон. Там стоял длинный стол с желтой пластиковой доской, несущей на себе сотни следов от затушенных о нее окурков. У стола сидели с десяток парней, оставшихся, как и Макс с Брамом, в стране. Одни не получили виз по лени, другие — из-за тюремного прошлого, третьи были любопытны и желали лично наблюдать конец этой трагической авантюры. Брам приветствовал каждого жестом «high five», [51] Знак приветствия, при котором двое хлопаются друг с другом поднятыми вверх ладонями. ставшим привычным в их среде с тех пор, как Дов рассказал, что в середине прошлого века такое приветствие среди летчиков-испытателей НАСА считалось приносящим счастье. Они чувствовали себя отвязными ребятами, не хуже, чем те пилоты.