Юрий Леляков - На пороге Галактики

— Так кем ты себя чувствуешь: землянином или неземлянином?

— Тут у меня — какая-го трагическая раздвоенность. Земное человечество — родное и чужое одновременно. И теперь, кажется — больше чужое, чем родное. Близко мне было — то, которое знал по земной фантастике о коммунистическом будущем, а это — захлёбывается собственным злом и пороками… И к тому же, если я — землянин, то землянин 20-го века, прежней Земли я не знаю, и ни от каких «национальных основ» не отрывался, так что всё, к чему меня хотят вернуть как к якобы исконному — для меня чужое. И я не понимаю: как какая-то группа людей — может быть превыше и личности, и человечества, a известный всем великий народ — исторической фикцией, чьё место в реальности занимает какое-то спившееся полуразложившееся стадо плюс отдельные «коренные нации» и группы пострадавших от «системы»? И какое восстановление справедливости — в том, чтобы заменить патриотизм единого мирного целого патриотизмом враждебной кому-то части, с обязательством отдать жизнь в возможной вооружённой борьбе этих частей? Кстати — там у нас это и был менталитет тех диких племён, которые не поняли ценности жизни, не поднялись выше обезьяньей стадности! А у вас, рассуждая так — можно учиться и преподавать в вузе, занимать государственные посты, меняя судьбы стран и народов… И это — люди, которых будто нисколько не волнуют тайны Мироздания, ни на что не вдохновляют достижения разума, будь то в сфере техники или духовности, им важнее — попрать чью-то честь, память, убеждения, но чтобы тот ещё остался виноват! И это у вас — даже какая-то норма общественного мнения… А я — с такой спонтанной подсознательной откровенностью — не сумею затеряться в толпе этих твердолобо верных анахроничным идеям, одержимых групповыми комплексами, не смогу делать вид, будто согласен, что таким-то комплексом больно всё человечество, а таким-то грехом — грешен весь народ, и даже сомневаться в этом преступно! И тем более — что значит быть в таком обществе психиатром, и имею ли я моральное право здесь им быть? Ну, если для них духовность — не стремление к лучшему, чистому, совершенному, а чувство собственной греховности и ничтожности перед грозным карающим величием? И это для меня — предполагает свободу и достоинство, а для них наоборот — отдаться, заложить кому-то душу, состоять при нём, благоговеть перед его мощью и расправой над «врагами веры»? Чья вина — лишь в том, что пошли за кем-то другим, и так же истово исповедовали его идеи… И правы и святы могут быть, лишь те, кому свобода личности и сам их разум — в тягость, и жизнь имеет смысл — только если самые главные вопросы кем-то уже решены за них? А нет — пусть какой-то Величайший Абсурд покроет всякую мудрость? А кто думает, чувствует, воспринимает реальность иначе — просто не землянин, и никогда не станет им?

— И ты действительно готов так плохо думать обо всех землянах? — Кламонтов, однако, сам не ощутил какого-то внутреннего протеста.

— Нет, почему — плохо? Просто, может быть, другое человечество — другое мировоззрение… И для них полнота и радость жизни — не в том, в чём для меня… Но тогда — откуда мне знать, и моё ли дело решать, что для них психическая и моральная норма? Если тут одно и то же — пусть в разном правовом, культурном, идейном контексте, но всё-таки одно и то же — с равной степенью серьёзности считается как проявлением бреда, больной психики, так и чем-то из сакрального, духовных высот и великих тайн? Например, вот этот гуру — он кто, сумасшедший или святой? С одной стороны — вроде бы явный бред, но с другой — вполне допустимо как какая-то мифология, вероучение, «особый способ описания мира», в рамках которого оправданы и жертвы, самоограничения, верность в борьбе с кем-то… А я не понимаю: если землянин действительно чувствует себя в своей вере свободной и достойной личностью — почему другая вера другого землянина кажется оскорблением своей? Ну, если тот, другой — сделал иной, достойный, в принципе ничем не худший выбор? Но нет — землянин должен быть готов пожертвовать всем, отстаивая то, что, казалось бы, его же и подавляет. Как будто сначала он — не пытаясь разобраться в себе, переводит свой комплекс в идеологию, создаёт под него вероучения, законы, организации, а потом — это же висит на нём тяжким грузом, держит и куда-то не пускает. И пусть кто-то другой на своём пути сам свободнее как личность, и достичь может большего — он, зная это, должен тем не менее держаться за плохонькое, но своё, традиционное. И сейчас, в эпоху ракет и компьютеров — участвовать фактически в первобытных обрядах; соблюдать холодной горной зимой пост, возникший некогда жарким тропическим летом; сходить с ума от стада и yжaca, сев за управление автомобилем или попробовать пепси-колу — и тем уже отступив от законов и обычаев времён, когда автомобилей и пепси-колы не было… То есть — прав не тот, кто поступает целесообразно, согласно реальным обстоятельствам, а кто — как «заповедано», пусть в других условиях превратилось уже просто в нелепость? И однажды введённое — так и держится в идеологии и культуре землян просто потому, что никто не решается это изменить, и даже умирать за это оказывается проще, чем подумать: а оправданно ли оно теперь? И действительно: что, если просто — особенность менталитета самих землян? И никакое реальное влияние извне, из иных миров, тут ни при чём, оно — только миф, который позволяет землянам объяснить и обосновать эту родовую черту для самих себя? А мы, не понимая — верим, что он скрывает в себе память о контактах… Да, я уже сказал «мы», — спохватился Селиверстов. — А правда — ты не чувствуешь в себе ничего… такого?

— Нет, как будто всё — только земное, — ответил Кламонтов. — Так что для меня, похоже, Земля — единственная планета, которую я знаю. Моя единственная Родина…

— Но и мне Земля не чужая, — голос Селиверстова дрогнул. — И мне даже раньше представлялось: возможно, когда-то смогу побывать в том, своём мире — как посланец великой космической цивилизации землян… Но где там — даже не знаю, как мне искать пути туда. И до того ли теперь землянам, чтобы становиться космической цивилизацией? У них — клинический случай, покаяние тяжёлой степени, временами переходящее в конвульсивные реформы, похожие больше на погром… А земные глобальные проблемы — пусть за них решают те, на «тарелках», или ещё какие-то мистические силы — пока земляне бесятся, сводя старые счёты… Да, кстати, Хельмут, — снова спохватился Селиверстов, — не слишком ли заговорились? Тебе же пора домой, тебя там ждут!

— Да кто ждёт… — печально вздохнул Кламонтов. — Все на работе. Как раз — со второй пары и дальше, до вечера. Ведь сами — тоже преподаватели вузов… И хорошо ещё, я успел прямо перед их уходом позвонить из деканата домой — а то не знаю, что бы они делали… А дома — только тот несостоявшийся студент, о котором я говорил, и вряд ли он очень ждёт. Можем пока продолжать разговор…