Юрий Леляков - На пороге Галактики

— Да, сразу поверить трудно… Но вы же видите — нам близко именно то, несостоявшееся будущее… — не сразу начал Тубанов. — И — даже интуитивно знакомы его образы из той фантастики. Гигантские космические сооружения, подводные города, сами люди более совершенной конструкции…

— И чужая — эта новая версия истории, — согласился Ареев. — Потому что мы — из той, прежней… А это… — тоже не сразу продолжил он. — Даты каких-то разрывов. Отрыва одной версии от другой…

И снова все умолкли… Неужели… могло быть правдой? Это?..

— И вот… нас всех как бы для чего-то собрали вместе, — сказал наконец Мерционов. — И именно сейчас, сегодня — в чём тоже, видимо, есть свой смысл. Ну, и как думаете — для чего?..

Вопрос оборвался в напряжённую тишину. Никто не знал, что ответить. Мгновения текли — а все сидели молча, словно оцепенев. И только в какой-то момент Кламонтову показалось — будто комнату в самом деле стало мягко покачивать, как вагон на стыках. И даже — будто кто-то именно в этот момент переводил под ней стрелку на иной путь, иную линию развития событий…

Кламонтов не помнил, о чём думал перед пробуждением — но кажется, он давно уже лежал в полудремоте и о чём-то думал, прежде чем проснуться окончательно. Или, во всяком случае — вспоминал сон, отдельные фрагменты которого снова проплывали в сознании. Вспоминал, с трудом заставляя себя верить, что это только сон — ведь там всё было особенно, необычно реально… И только потом, ещё спросонья, он попытался свесить правую ногу, чтобы встать с кровати — и упёрся в стену. Но прежде, чем этот странный факт дошёл до его сознания, он успел ещё притянуть руку туда, где на стуле должна была висеть одежда — и рука легла на холодную гладкую поверхность. И только тут, почувствовав неладное, он заставил себя проснуться и открыть глаза…

Он лежал на нижней полке вагонного купе. Вагон медленно двигался, мягко вздрагивая на стыках — должно быть, поезд то ли притормаживал, подъезжая к какой-то станции, то ли едва отошёл от неё… Несколько раз через всё купе проползли причудливо меняющие форму на углах переборок пятна света от фонарей за окном — и наступила темнота. Лишь через дверную щель из коридора пробивался слабый мертвенный свет — да каким-то образом снаружи доносился звук, похожий на гулкий свист ветра в кронах ещё не распустившихся в эту первую апрельскую ночь деревьев.

«Приснится же такое… — подумал Кламонтов. — Да ещё — так, в подробностях. Чтобы я даже теперь отчётливо помнил это… И всё равно — только сон. По дороге домой с обычной университетской сессии…»

Ну да, вот именно — это только сне, он жил, работал и учился в одном городе! И — не были здесь, наяву, как-то разрешены им все эти вопросы: насчёт лягушек, педпрактики, духовных исканий, академотпуска… И не было смысла гадать — что и чем именно навеяно во сне, главное — это и была реакция его организма и подсознания на чудовищную физическую, нервную и моральную усталость от рабочих и учебных нагрузок, домашней обстановки, отсутствия всяких определённых перспектив (как — с таким уровнем подготовки в строящейся рыночной экономике, так и — в плане тех же духовных исканий) — что, всё вместе взятое, и сложилось в невероятно яркий и сложный сон. И — не было здесь, наяву, у него и таких знакомых как во сне — которым мог бы довериться, получить совет, услышать мнение…

…«То есть как? — встряхнула Кламонтова эта мысль. — Значит, и они все — только мой сон?»

Да, это был удар… От которого — уже действительно что-то оборвалось в душе. (Да, в той части его существа, которая как бы не имела определённого телесного соответствия…) Он успел так привыкнуть к ним — его собеседникам в этом долгом и сложном сне, так многое доверить им из своего сокровенного, и даже так много узнал от них самих — и вот они оказались… лишь образами его сна? И здесь, в реальности, он уже не сможет встретить их снова — они ей не принадлежат, их в ней попросту нет? (И хотя, с другой стороны, трудно было поверить и в это — но как иначе объяснить факт, что после всего этого он не ушёл наяву из той квартиры, а проснулся в поезде, в пути домой из другого города, куда ездил по своим студенческим делам?..)

«Нет, подожди… — ещё сквозь это потрясение спохватился Кламонтов. — Что за ерунда… Как я могу ехать с сессии — в академотпуске? Или — в академотпуске я тоже был во сне? А наяву… Что сдавал — вчера, накануне? А — что-то должен был сдавать в последний день сессии… Но нет… Я не помню, чтобы сдавал вчера экзамен!»

От этой внезапной мысли сон вмиг как рукой сняло. Буквально в холодном поту Кламонтов вскочил и сел у окна, сам не заметив, как получилось это движение. За окном в предутреннем сумраке бежали чёрные силуэты деревьев — которые из-за разной их высоты казались какoй-тo одной, то стремительно возносящейся вверх, то так же резко спадающей вниз, сплошной стеной — и сквозь неё, однако, временами мерцали редкие далёкие огоньки, тоже вдруг смутно напомнивши о чём-то из сна. Ах да — рассказ Ареева…

Нет, но — как же так? Ведь и забыть об экзамене и сесть в поезд, не сдав его, он наверняка не мог! Тем более, поезд отправлялся вечером — и (если уж допустить такую почти невероятную возможность) весь день он должен был ощущать дискомфорт, чувствуя: не сделал чего-то важного! Но и такого вчера не было… Хотя… вот именно — что было вчера? И… почему он вдруг понял — что не помнит никаких вчерашних событий? (И тоже — как в записях на кассете из сна…)

Спустя несколько мгновений первое замешательство прошло — и Кламонтов стал пытаться припомнить события вчерашнего дня в обратном порядке… «Значит, так… Раз я здесь — определённо вечером садился в вагон. А до того? Наверно — ждал на вокзале. Куда, скорее всего, и ехал в трамвае… А ненормальное состояние — просто усталость? Тем более — помню, как шёл вблизи учебного корпуса… Хотя — в обратную сторону? Не от учебного корпуса — а к нему? Забыл что-то и возвращался? Возможно. И всё-таки странно — одни обрывки… Да, а — что было у нас там вечером? Экзамены обычно сдаём утром… Просто занятия? Но какие? И — как какой, собственно, паре? Шестой, седьмой? Даже это не помню… Ну, а… хоть что должны были сдавать на этой сессии? Какой предмет заканчивали изучать? Философию — в смысле, исторический материализм? Нет, то — на четвёртом курсе. Политэкономию социализма? И это было — год спустя, на пятом. Последний раз вообще в истории… Ах да — и вот же когда впервые узнал о педпрактике! Прямо в коридоре завкафедрой проговорился, обсуждая что-то со старостой. А так — официально объявили только на летней сессии, к концу пятого курса… Нет, а… на каком я сейчас? Если… пятый уже был, а шестой — вообще последний? И на нём — самой мартовской сессии уже нет? Только — те осенние контрольные, январская сессия, какие-то обзорные лекции в апреле или мае — и выпускные экзамены? Но мне и до этого далеко… Значит, я всё-таки в академотпуске? Ушёл после пятого кypca? А то иначе не получается… И помню наяву — как подавал заявление, декан уговаривал меня — но я уже решил… Нет, но если так… откуда и куда еду? Или… Нет, подожди… Зачётка! — сквозь внезапный испуг сообразил Кламонтов. — Если что-то сдавал — должна быть запись!..»