Анатолий Ириновский - Жребий

— Это так и есть, — сказал Нетудыхин. — Не обманывайся. Посмотри на свою жизнь отстраненно. Ты даже не чувствуешь всего ужаса своего положения. Ты же был другим, другим, Олег! А Дуську зачем ты обижаешь?

— Она подхалимка, сука.

— Это вы ее сделали подхалимкой. У вас с мамашей странные отношения, если не сказать больше… Я так сумбурно говорю, тороплюсь. Сейчас мы расстанемся. Не надо меня дальше провожать. Я крайне неловко чувствую себя, когда меня провожают. Ладно, держи, — Нетудыхин протянул Олегу руку, — дальше я пойду сам. Ты прости меня за нравоучение. Это, наверное, у меня от учительства.

— Да чего там, грешен батюшка…

— Устроишься в Ачинске — напиши матери. А ей сюда черкану, чтобы переслала мне твой адрес. Я хочу знать, как ты там обоснуешься. Ну — пошел. Не обижайся. Быть добру!

Они обнялись и похлопали друг друга по спинам.

Олег смотрел Нетудыхину вслед и видел, как тот торопливо удалялся от него. Крикнул:

— Тимка!

Тот обернулся.

— Ну?

— Неужели это был ты?

— Я, Олег, конечно, я!

— Да.

— Что?

— Нет, ничего. Не верится как-то. Надо было бы на прощанье хоть по стопарю врезать.

— Обойдемся.

— Удачи тебе!

— Тебе тоже!

И они разошлись, не надеясь больше встретиться.

Оставалось взять билет и забрать из камеры портфель. Он вдруг засомневался: а если свободных мест не будет? Но такого быть не может, кто-то же в Рощинске да сойдет с поезда. Ему не хотелось опять насильно прорываться и милостиво кого-то упрашивать.

Вокзал, как и ночью, был практически пуст. Он вошел в зал ожидания и сразу же направился к кассе. К его удивлению, билет он купил безболезненно и даже в плацкарт-ном вагоне.

С кассиршей был предельно вежлив. Так всегда: когда дела шли на лад, он стано-вился изысканно корректным.

Теперь можно было не волноваться. На рассвете он будет дома. Примет ванну и завалится спать. Спать, спать, спать. А потом, на отдохнувшую голову, станет обмозго-вывать свою новую ситуацию.

Он забрал из камеры портфель и направился было на перрон. Но вдруг увидел, как через зал, громко щелкая каблуками, к нему спешила Кока.

— Поезд приходит через двадцать минут, — подходя к нему, сказала она без вся-ких вступлений.

— Да.

— Пойдем на платформу.

Они вышли из зала ожидания.

— Вот, — сказала она, вынимая небольшой пакет из своей сумки, — я принесла… на дорогу. Возьми.

— Что это?

— Бутерброды.

— Зачем?

— Ты же ничего сегодня не ел!

— Откуда ты знаешь?

— Знаю, Тима.

— В поезде есть вагон-ресторан.

— Может, есть. А может, и нет. Открывай портфель.

Пришлось повиноваться. Когда он портфель открыл, она заметила, среди других вещей, небольшую книжку. Спросила:

— Это твой сборник?

— Да.

— Ты же обещал мне его подарить. — Молчание. — Или ты передумал? Так серь-езные люди не поступают.

— Я тебе подарю последнее свое стихотворение, которое я написал сегодня. По-держи портфель. Оно адресовано именно тебе.

Он достал свою записную книжку и аккуратно вырвал из нее несколько листов.

— Прошу. Подлинный автограф еще живущего поэта…

Она хотела было взглянуть на текст, но он запротестовал.

— Потом, потом посмотришь. Стихи на ходу не читают. Ими надо проникнуться.

Она сложила аккуратно листки и спрятала их в сумку. Он заметил, как у нее под-рагивают от волнения пальцы.

Шли вдоль перрона, молчали. Потом он сказал:

— Я хочу знать, что ты сообщила обо мне Севе.

— Ничего я ему конкретно не сообщила. Я сказала, что у меня вызывают тревогу некоторые твои причуды: твоя патологическая ревность, крайняя раздражительность, разговоры с самим собой…

— Это я-то разговариваю с самим собой?! — возмутился Нетудыхин.

— Не психуй. Во сне разговариваешь, Тима… Ну и так сказала ему, что хотела бы вообще знать его мнение о твоем психическом состоянии. Я, конечно, глупо повела себя. Ты прости меня. Но я не могла поступить иначе.

— Ты убила во мне себя! — сказал он так, словно ударил ее по лицу.

— Прости, Тима! Я такая, какая есть. До сих пор я не могу поверить в твою исто-рию с Сатаной. Это выше моего понимания.

— В каждом человеке сидит свой Сатана. И свой Бог. С Сатаной я уже пообвыкся. И думаю, что смогу справиться. А вот с Богом у меня нелады. Тут мои шансы нулевые. Но ничего, разберемся в конце концов. На то и жизнь дана.

Он опять заговорил неопределенностями. Но говорил уверенно и спокойно. Она почувствовала: он уходит от нее, в этот раз — навсегда.

Объявили о прибытии поезда.

— Какой вагон? — спросила она.

— Десятый.

— Это где-то сзади.

— Смотря откуда идет нумерация.

— Ну, тогда, значит, впереди.

Он поднял портфель и пошел навстречу подходящему составу. Она торопливо по-следовала за ним.

Десятый вагон оказался в конце поезда.

— Ну вот, — сказала она, когда они подошли к вагону и вручили билет провод-нице, — скоро ты будешь дома. — Ее глаза покрылись блеском наворачивающейся сле-зы. — Все так глупо получилось, так глупо… И Тимошка сегодня попал под машину.

— Что?! — удивился он. — Этого не может быть!

— Не может. Но Тимошки больше нет. Дурной знак…

Новость эта для него оказалась столь неожиданной, что он какое-то время молча стоял совершенно растерянным.

Объявили отправление.

— Садитесь, — сказала проводница, наблюдавшая за ними со стороны. — Поезд отходит.

Кока посмотрела на него. Он обнял ее и поцеловал в щеку.

— Все уладится, — сказал он утешающе. — Держись!

Он запрыгнул в отходящий вагон и стал выглядывать из-за спины проводницы.

Она пошла вслед, стараясь не отставать. Поезд набирал ход — она ускорила шаг, потом побежала.

И здесь он услышал:

— Тимочка, я люблю тебя!

У него защемило в груди. Проводница закрыла двери…

А через полчаса, вернувшись домой, она достала его блокнотные листки и прочла подаренное ей стихотворение.

Люби меня,

я заклинаю!

Люби меня,

молю тебя!

Когда я Бог

и раб когда я,

Люби меня,

люби меня!

Люби, когда

рассветы тусклы,

Когда с тобой

и без тебя,

Когда мне трудно,

когда пусто,

Люби меня,

люби меня!

Люби, когда я

неразумен,

Когда живу

в угоду дня,

Когда в уме я

иль в безумьи,

Люби меня,

люби меня!

Средь груды жизненных

фальшивок

Спасает нас

любовь одна.

Ради нее,

как ради жизни,

Восходит солнце

и луна.

Люби ж меня,

пока я цел!

Пока пою,

пока дышу,

И чтоб я жизнь

свершить успел,

Любви твоей,

любви прошу!

Как воздуха

мне не хватает

Ее священного

огня,

И потому я

заклинаю:

Люби меня,

люби меня!

Но ничто уже не могло ее утешить…