Анатолий Ириновский - Жребий

Вопросы без ответов катастрофически множились. Причем одни безответные вопросы тянули за собой новые, еще более безответные. Нетудыхин почувствовал, что ему никогда не выпутаться из этой ситуации и, тем более, — не разрешить ее. И что эти вопросы, возможно, как раз и составляют тот круг вечных проблем, над которыми люди думают из поколения в поколение. Может быть, на них, на этих вопросах, каждое поколение проверяет уровень своего нравственного состояния. Они — как лакмусовая бумага. Может быть, они для этого и существуют. Но принципиально они все-таки нерешаемы.

Христианский догмат о троичности Бога доконал Нетудыхина окончательно. В Символе веры было сказано: "Лица Троицы составляют единое Божество, в котором каждое Лицо, в свою очередь является Богом". Ни понятие "лицо" — какое: физическое? духовное? или еще какое-то? — ни понятие "единство" — тоже какое? — , определены не были. Возможно, с точки зрения формальной логики это утверждение было правильным. Но с позиции человека, взыскующего Бога, оно выглядело противоречивым: одно Лицо распадалось на три самостоятельных: Бог-Отец, Бог-сын, Бог-Дух. Чей дух, Отца или Сына? Или Дух сам по себе, автономный?

Католики утверждали: дух Бога-отца. Православные, не соглашаясь с таким толкованием, добавляли: и дух Бога-сына, они ведь равны и едины. Получался абсурд: или эти духи смешивались, или Троица была уже не Троицей. А с точки зрения психологии восприятия тройственность вообще размывала образ Творца, и этот ляпсус вряд ли мог быть допущен Богом.

Тут нужно было действительно или совсем отказаться от разума, или, подобно Тертуллиану, заявить: "Верую, потому что нелепо". Рационалист по натуре своей, Нетудыхин все же пытался установить среди составлявших этой Триады хотя бы внешнюю логику. Он готов был признать Бога-отца. Как первопричину. И Бога духа святого, точнее — дух Божий. Как производное от Его присутствия во Вселенной. Но оставалась еще одна ипостась — Бог-сын, Христос, — лицо, однажды пребывавшее физически в реальности земной. И все эти три ипостаси считались единым и самостоятельным сущностным проявлением Бога, противореча себе хотя бы уже в том, что они находились по отношению друг к другу в состоянии некоей духовно-родственной зависимости.

Чтобы выяснить положение Христа в этой Триаде, Нетудыхин заказал себе книги об Иисусе, — благо эти редкие издания оказались в фондах библиотеки, — Д. Штрауса, Э. Ренана и А. Древса. Просидел над ними неделю и — основательно усомнился в божественности третьей ипостаси. Христа он воспринял как человека, выдвинувшего новую религиозную концепцию. Иисус объявил смертельную войну Злу, а Бога — единым для всех. И это стоило ему жизни. Единство Троицы, в понимании Нетудыхина, оказывалось мнимым.

Однако во всей этих изворотах человеческой мысли Нетудыхин чувствовал непреодолимое стремление человека снять с себя ответственность за творимое им в мире Зло. Ведь в конце концов, если Бог только допустил для человека возможность творить моральное Зло, то сам процесс злодеяния осуществляет-то человек. И может быть, объективности ради нужно было бы исследовать сначала не виновность Бога, а меру участия человека в творимом на земле Зле. Совершенно очевидно, что две последние мировые войны, одна из которых была еще в памяти людей, и культовый террор отдельных личностей, возникающий время от времени на протяжении всей истории человека, концентрируют в себе наиболее массивные скопления Зла. И усердствует на этом гнусном поприще прежде всего сам человек.

И все же, при явной виновности человека, что-то здесь было не так. Сомнения вызывали сами исходные посылки. Диалектика Добра, и Зла была действительно парадоксальна. Но парадоксальность эта уж слишком отдавала преднамеренностью и установочностью: природа вещей уже потенциально несла в себе возможности проявления обеих крайностей — и Добра и Зла. На что был рассчитан такой набор свойств? На моральный выбор человека? Нет, в чем-то тут Господь перемудрил самого себя. Поведенческая непредсказуемость Его творения оказалась на несколько уровней выше предполагаемой.

Это понимание взаимосвязи между Добром и Злом давалось Нетудыхину с превеликим трудом и во всей своей полноте, по существу, так и не постигалось. Неискушенный в тонкостях веры, он не осознавал в полной мере, что понятия "добра", "зла", "свободы", "истины", на которые он опирался в своих рассуждениях, в логике толкователей христианства имели иной смысл и часто несли в себе казуистический оттенок. Получалось так, что разговор шел как бы на разных языках. Нетудыхин начинал теряться: все вызывало в нем подозрение и становилось сомнительно зыбким.

Но кое-что он все же для себя прояснил четко. В частности, положение Сатаны. Это его руками, руками падшего ангела, осуществляется на земле Зло. Сатана изворотлив и изобретателен. Насквозь прожжен, способен на любую подлость. Он боится креста, даже его условного знамения. Располагает целым легионом всякой мелкой и крупной нечисти: от леших и колдунов до всевозможных демонов и бесов. Изощрен в искусстве искушения. Ведет нескончаемую войну с архангелом Михаилом и его гвардией.

Не вполне выясненным остался вопрос, за что же конкретно Сатана был низвергнут Богом: то ли за совращение человека, то ли за собственную строптивость и гордыню. Но он по-прежнему пребывал во власти Бога, пользуясь той мерой силы, которая ему отпускалась Творцом.

В последний день посещения библиотеки Нетудыхин заказал себе несколько книг по праву. Полистал их, ознакомившись с образцами соглашений и договоров, и вышел из библиотеки с твердой уверенностью дать Сатане бой.

Вечерело. День заканчивался. Городской люд торопился по своим делам. Мир, как всегда, был озабочен повседневностью.

Тимофей Сергеевич шел не спеша, наблюдая за предвечерней суетой. Кучка мужиков у пивной бочки поглощала пиво. Тут человечек расслаблялся от своего дневного напряжения, отдыхал.

"А все-таки, — думал Тимофей Сергеевич, глядя на эту мирную публику, — почему же человек, считая себя существом разумным, проявляет агрессивность и творит Зло?" И опять всплывал перед ним клубок причин и следствий, в которых легко было запутаться.

Неожиданно Нетудыхину стала до осязаемости понятна заповедь, так настоятельно повторяемая Христом: любите друг друга. Чего бы, казалось, проще! И нет ничего более естественней и человечней этой мысли. Но вот же — не любят, стервецы, ни в какую не любят! Наоборот, постоянно делают пакости друг другу. И Бог не предусмотрел механизма в человеке, который бы удерживал его от злодеяний.

Кто-то Нетудыхина окликнул:

— Тимофей Сергеевич!

"Сатана! — подумал он мгновенно. — Ну, паскудник! Не оборачиваться! Пусть орет!" Но не выдержал, обернулся и увидел Сережку Фанина, ученика из 10-а класса и своего студийца. Был рад и подал парню руку, потому что среди прочих его учеников Фанин отличался незаурядностью и Нетудыхин втайне подлюбливал его.