Анатолий Ириновский - Жребий

Потом появилась первая печатная подборка его стихов. И скоро он уже кому-то чем-то был обязан, кому-то что-то должен — жизнь медленно и методично брала свое. А после выхода его сборника в местном издательстве, где ему ценой ухищрений и уступок все же удалось протолкнуть свои не лучшие тексты, он стал даже на какое-то короткое время "известным и уважаемым". Коллеги в школе почтительно с ним здоровались. Пацаны из школьного литкружка, которым он руководил, зауважали, но за глаза все также продолжали называть его Тимохой. Больше всех, конечно, переусердствовала в этом деле Захаровна. Она ходила с Кузьмой по всем своим знакомым и демонстрировала эту проклятую книженцию с его дарственной надписью. Дома, правда, она перестала теперь так оркестрово громыхать на кухне кастрюлями и по вечерам старалась его не тревожить. Досадней же всего было то, что книжка получилась в общем-то жалкая. Поэтому нечего было и торжествовать по поводу ее выхода.

И все же при всей внешней безмятежности жизнь Нетудыхина мучила его своей разбросанностью. Получалось так, что жил он как бы одновременно несколькими жизнями. Первая оборачивалась школой, уроками, классным руководством. Она не была главной, но ее надо было тянуть ради куска хлеба. Самое страшное, что она забирала у него энергию и драгоценное время. На творчество, на главную жизнь, его уже не хватало. И с каждым месяцем Нетудыхин все яснее понимал, что именно эта второстепенная, ничего не значащая, как будто бы временная, промежуточная жизнь и становится в его существовании определяющей.

Большая книга по-прежнему не писалась, все откладывалась на потом. А жизнь текущая, обыденная представлялась как бы частным отступлением от жизни той, главной. Отступление однако становилось постоянным.

Но и вторая, главная его жизнь, вдруг обнаружила свое неблагополучие: подготавливая сборник к изданию, Нетудыхин со всей неотвратимой очевидностью осознал, что то, о чем он сегодня пишет, не может быть издано. Нет, он не был так наивен, чтобы полагать, будто каждое написанное им стихотворение может быть напечатано. Но все-таки в нем жила тайная надежда, что наряду с проходными стихами, то есть со стихами, которые не несли в себе ни лжи, ни большого откровения правды, ему удастся протиснуть и стихи настоящего общечеловеческого звучания. Однако из ста четырех стихотворений, предложенных вначале для сборника, в окончательный состав его вошли лишь сорок одно. Потому и книжка получилась вся какая-то общипанная, тощая, как колхозная задрипанная курица. Лучшие его стихи остались за ее бортом. А та боль, тот крик его души о нашей проклятой жизни, так и не стали достоянием читателя. Даже название, — а он предлагал их для сборника два: первый вариант: "Крик и шепот"; сказали: "Претенциозно!"; он предложил второй: "Судьба" — опять отвергли: "Не надо фатальности" — даже название сборника заменили расплывчатым и ничего не значащим словосочетанием "Ветры перепутья". Какие ветры, какие перепутья, когда правда представлялась ему единственной достойной дорогой писателя! Вообще сначала, была у него наивная уверенность в том, что трудно будет издать только первую книгу. Потом дело пойдет уже легче, как бы накатом. Оказалось, что тут ни наката, ни колеи не образуется, и всякий раз приходится все начинать сызнова, как в первый раз. А ведь то, что он пережил в своей жизни, то о чем он собирался написать в своей Большой книге, повергло бы многих в состояние шока. Он был убежден, что об аде детдомов, детколоний еще никто по-настоящему, с достаточной степенью правдивости, не рассказал. И эта невозможность писать так, как он думал и чувствовал, осознанная им с такой болезненной ясностью, не оставляла ему на будущее никакой надежды.

Замыслы подрывались на корню. Вторая книга, хитро скомпонованная им из текстов, написанных в разные периоды его жизни, мертвым грузом лежала уже больше года в издательстве. Время уходило, а вместе с ним и жизнь растрачивалась на вещи совершенно третьестепенные. И Нетудыхин, находясь почти на грани отчаяния, писал:

Неправильно живу, неправильно,

Средь суеты, средь мути дней,

Я, современностью отравленный,

Ничтожнейший из всех людей.

Живу рассчитывая, меря,

Молчу и лгу, как все кругом,

И ни во что уже не верю,

И не тревожусь ни о чем.

Двупланово живу, не набело.

Живу вчерне, как жизнь ведет.

А жить бы по-другому надо бы,

Не принимая день в расчет.

Законам стадности послушный,

Влачусь за глупою толпой,

И к боли многих равнодушный,

Дрожу над собственной судьбой.

И снова мучаюсь ночами,

Что по инерции плыву,

И с жуткой ясностью отчаянной

Вдруг сознаю: да лгу же, лгу!

Но лишь одно я твердо знаю,

Что выход все-таки — во мне, -

Иначе тварь я, тварь людская,

И нет мне места на земле.

Вот в таком состоянии ему и пришлось столкнуться с Сатаной. Ко всем мучившим Нетудыхина проблемам жизнь подсовывала ему еще одну. Вначале почти анекдотическая, она стала вдруг оборачиваться своим зловещим абсурдом. Парадоксально, но расскажи он кому-нибудь об этом знакомстве, его сочли бы за сумасшедшего. А школьные пацаны наверняка бы сказали: "У Тимохи поехала крыша". "Крыша", слава Богу, была пока в порядке, и надо было искать выход.

Ведь что получалось? Что он находится на полном контроле у этого подлеца. Теперь ему придется жить с ощущением, что за ним кто-то постоянно наблюдает. Есть Некто, кто знает о нем больше, чем он сам. И, может быть, даже осознание им этой ситуации в данную минуту он тоже контролирует. Он вездесущ и всевидящ. Он знает его прошлое и, возможно, будущее. Это ужасно. Но в таком случае, рассуждал Нетудыхин, сила его должна быть равна силе Бога. А это не так. Этого просто не может быть. Значит, он не был такой уж всесильный и вездесущий, как пытался это внушить Нетудыхину. Положим, этот Некто все-таки знал его прошлое. Ну и что? Но не мог же он знать, что твориться в черепной коробке Нетудыхина сейчас, в текущий момент. Иначе, зачем бы ему понадобились эти уговоры, этот трусливый шантаж и дешевая агитация? Стало быть, в мыслях своих Нетудыхин был пока еще свободен. По горькому опыту прошлой жизни он знал, что человека можно низвести до твари, убить, но мысль — это единственное, что не поддается контролю и порабощению.

Несколько поуспокоившись и обмозговав ситуацию, он решил, что дело еще не совсем проиграно.

Во-первых, бумага эта паскудная была подписана им в состоянии принятия неимоверного количества допинга. Поэтому процедурная сторона сделки сыграла здесь решающую роль. Сатана нарочно подпоил Нетудыхина до такой степени, чтобы подбить его, утратившего всякий контроль, на подпись. И возможно, сама сделка, в силу таких явно спровоцированных обстоятельств, могла быть денонсирована и объявлена юридически несостоятельной.