Анатолий Ириновский - Жребий

— Но это уже другое дело, — сказал несколько даже обидчиво Нетудыхин.

— Возможно, Тимофей Сергеевич, возможно. Но я все же смотрю на это с точки зрения безопасности: Тихон Кузьмич — вполне нейтрально. Да, да, да! О, у вас телефончик, оказывается, имеется! Запомните мой телефон: 0-13-13. Очень легко запоминается: впереди ноль, потом две моих дюжины. Вы не обратили внимание: номера телефонов важных служб все начинаются с нуля. Мой — тоже. Но звонить ко мне — только по крайней нужде. Просите шефа.

Они были в передней, и Сатана одевался.

— Нет, все-таки великолепно: Тихон Кузьмич! — смаковал он на слух свое придуманное имя. — Серо, обыденно, как человеческая жизнь.

— Ну и сравнение у вас! — сказал Нетудыхин. — Унизительней не подобрать.

— А что, не правда? Правда. Вот так и пойдем за жизнью: вы — Тимофей Сергеевич, я — Тихон Кузьмич, — вполне приятное сочетание имен.

— Да уж, — сказал Нетудыхин. — Прям уж.

— Вот что еще! — всполошился Сатана. — Я там оставил кое-что в вашем письменном столе, так вы уж не делайте из этого глубоких философских выводов. Будьте рассудительным.

— Что вы оставили?

— Потом посмотрите.

За дверью послышался возбужденный лай Кузьмы и голос Захаровны.

— Ах, не надо было бы этой встречи! — сказал Сатана с досадой. — Ну, всех вам благ и успеха на горькой ниве Зла! — И слегка поклонившись, он щелкнул каблуками, как в первый раз, когда они встретились с Нетудыхиным.

Дверь отворилась. Удерживаемый на поводке Захаровной, Кузьма неожиданно умолк. Остановившись на пороге, он широко расставил передние ноги и вдруг агрессивно зарычал, переходя на откровенно злобный лай.

— Кузя! Кузя! Перестань! — пыталась унять разбушевавшуюся собачонку Захаровна. Но Кузя не слушал и рвался со всей силы к незнакомцу.

Нетудыхин взял собаку за поводок и оттянул ее с прохода. Сатана вышел на площадку.

— Здравствуйте, — сказала Захаровна, — извините.

— Здравствуйте и до свидания, — улыбаясь, сказал незнакомец, приподняв шляпу и слегка поклонившись.

Пес опять рванулся на него с лаем. Нетудыхин передал поводок Захаровне, и та потянула собачонку в квартиру. Сатана стал спускаться по лестнице.

— Быть Злу! — сказал он, обернувшись, и показал над своей головой два растопыренных пальца.

Нетудыхин не понял: что обозначал этот знак, свободу или просто рога Дьявола?

Он вернулся в квартиру. Захаровна отчитывала за бестактное поведение Кузьму.

Нетудыхин прошел к себе в комнату и открыл ящик письменного стола: пачка упакованных червонцев лежала перед ним. Он взял ее и стал внимательно осматривать. Банковская этикетка на пачке — 1000 рублей. Указаны фамилии кассира и контролера. Проставлена дата: 10 сентября 1967 года. Все законно. Червонцы новые, но бывшие уже в обращении.

— Ты смотри подлец какой, а! — сказал Нетудыхин сам себе. — Взятку, значит, дал. У, подлюга! — и он бросил пачку в стол, закрыв его на всякий случай на ключ.

Вышел опять в прихожую. Кузьма все еще никак не мог успокоиться и на замечания Захаровны упорно ворчал.

— А ты чего сегодня расходился? — сказал Нетудыхин недовольный.

— Совсем расстервозился, негодник! — возмущалась хозяйка. — Мурку чуть не замучил у Никитичной. Все, никаких прогулок! Сиди дома, раз не умеешь себя вести по-человечески! — Кузьма притих и пошел мрачный на свое место.

— Вы были у Никитичной? — спросил Нетудыхин.

— Да, ходила гадать. Между прочим, Тимоша, гадала и на тебя.

— Ну и что там мне светит?

— Так ты же не веришь картам!

— А все-таки?

— Неприятности тебя большие ждут, голубчик. И казенный дом. Все тебе какой-то король крестовый воду мутит, совращает тебя на нехорошие дела. Будь осторожен, Тимоша.

От этого сообщения у Тимофея Сергеевича прошел по спине холодок. Но он сказал не то вопросительно, не то утвердительно:

— Потом вы играли в дурака…

— Точно. Ты откуда знаешь?

— Догадываюсь.

— Ну а что нам, скажи, пожилым людям, делать? Играли в дурака.

— И вы, конечно, выиграли?

— Да, сегодня выиграла я. Мне везло.

— Прекрасно, прекрасно, — сказал Нетудыхин и пошел к себе в комнату. Захаровна удивилась его такому необычному любопытству.

Через минуту она постучала к нему (таков был у них однажды заведенный обычай — стучаться друг к другу, если двери закрыты) и, приоткрыв створку, спросила его:

— Слушай, Тимоша, я хочу у тебя спросить: это был, по-моему, тот мужчина, который доставил тебя тогда домой?..

Нетудыхин сухо сказал:

— Да, это был он. А что?

— Странный он какой-то на вид, — сказала она, стоя в пролете дверного проема. — Экстравагантный, знаешь, такой. Наверное, он писатель или художник…

К людям творческим Захаровна испытывала непреодолимый пиетет.

— Да, нечто в этом роде, — сказал Нетудыхин. — Во всяком случае, несомненно творящая личность.

— Видишь, я сразу почувствовала. А прошлый раз представился мне твоим директором, чудик.

— Он неудачно пошутил.

— Ох, до чего выпивка людей доводит иногда, даже талантливых! Ладно, занимайся — не буду мешать, — и она закрыла за собой дверь.

Нетудыхин заложил обе руки за голову и надолго задумался.

Глава 3

Зло в жизни Нетудыхина

Пока Тимофей Сергеевич находится в стоп-кадре и обмозговывает свое новое положение, скажу несколько слов о его прошлой жизни. Хотя, в принципе, можно и не говорить, подождать. Сказать в середине повествования. Или вообще отдать его прошлое на волю воображения читателя. Правда, такой вариант опасен: читательское воображение — штука многоликая, а иногда даже совершенно непредсказуемая, так что, наверное, лучше не рисковать. Повествовательным потоком все же должен управлять автор. Ему виднее, где, как и когда необходимо сообщить читателю ту или иную информацию.

Впрочем, здесь надо сказать, что прошлая жизнь Нетудыхина сама по себе не является предметом моего повествования. Говорю об этом, чтобы читатель не заблуждался в авторских акцентах. Поэтому подаю я ее постольку поскольку, очерково. Чтобы вырисовать четче полноту общей конструкции. Чтобы углубить сюжет во времени. Ибо Зло нашей жизни многомерно, и пропитана она им насквозь.

Нетудыхин, конечно, был неискренен перед Сатаной, когда утверждал, что он не творил в жизни Зла. Творил он, чего там кривить душой. В той жизни, которую ему пришлось прожить к тридцати своим годам, случалось всякое. Хотя, по природе своей, был он человеком незлобивым. Однако судьба его так крутила и перекручивала, что, не воздержи он свою природную предрасположенность, оказался бы он на самых задворках жизни. Родившийся незадолго до начала войны, он взрослел потом в годы борьбы с люто разбушевавшимся Злом. Но то Зло противостояло всему народу. И поэтому, несмотря на свою дикую и разъяренную свирепость, переживалось общими усилиями, что до некоторой степени облегчало ситуацию.