Анатолий Ириновский - Жребий

Нетудыхин молчал. Тимофей Сергеевич еще не вполне освоился со своим новым положением и потому решил придерживаться старого и проверенного правила: отвечать на вопросы следователя как можно короче и по существу.

Заметно было, что и Зуев нервничал. Он достал из письменного стола нераспеча-танную пачку "Беломора" и закурил.

— Ну что, рыбачок? — сказал Зуев. — Поскольку ты, как мне известно, человек бывалый, то должен знать, что так просто мы людей не арестовываем. — Пролетарское "ты" покоробило Тимофея Сергеевича, но он воздержался. — У нас имеются достовер-ные сведенья о том, что ты ведешь тихую, но тем не менее явную антисоветскую пропа-ганду. Поэтому будет для тебя лучше, если в своих грехах ты сознаешься сам. Это упро-стит допрос и учтется при определении тебе срока судом. Замыкаться я не советую. — И замолчал, выжидая, что ответит Нетудыхин.

— О каком вообще допросе может идти речь? — сказал Тимофей Сергеевич. — Сейчас, в данную минуту, я не могу быть допрошен.

— Это почему же?! — удивился Зуев.

— Я пьян, нахожусь под допингом. Прошу вызвать врача для освидетельствова-ния моего состояния.

— Куда там пьян! На стуле не держишься, — сказал Зуев. — Скока ты выпил?

— Стакан самогона и две кружки пива.

— Ну.

— Что ну? Этого достаточно, чтобы на завтра я не помнил своих сегодняшних по-казаний.

— Не начинай варить воду, Нетудыхин, — предупредил Зуев. — Стакан самогона и две кружки пива — для русского человека только разминка. Ты ж думай, кому гово-ришь. Это как раз то состояние, когда мир начинает розоветь.

— Для меня он сегодня начал чернеть.

— Ну, ты сам виноват.

— Потом, — сказал Нетудыхин, — я хочу видеть ордер на мой арест. И услышать конкретные антисоветские факты, в которых вы меня обвиняете.

— Будет тебе ордер, будет, — сказал Зуев. — За этим дело не станет. Не торопись. А то ты еще потребуешь и обвинительное заключение сразу положить перед тобой.

— Это было бы лучшим вариантом.

— Нет, Тимофей Сергеевич, ты сам все расскажешь, сам покаешься. А мы это де-ло соответственно учтем.

— Мне не в чем каяться. Я живу, работаю, учу детей русскому языку и литерату-ре.

— Ах, если бы это было так, если бы так! Ты бы не сидел здесь сейчас передо мной. Не надо, Тимофей Сергеевич, не строй из себя невинность. Анекдоты травишь?

— Какие анекдоты?

— Антисоветские.

Нетудыхин вдруг обнаружил, что Зуев уже втянул его в допрос.

— Пока вы не предъявите мне ордер, я отвечать не буду. Ваша должность и зва-ние еще не дают вам права меня здесь допрашивать. Без ордера наш разговор превраща-ется в частную беседу, — категорически заявил Нетудыхин и замолчал.

— Ты смотри, какой ты прыткий! — сказал Зуев, закуривая. — А анекдотики ты все-таки травишь. Про Ленина. Про Чапаева. Про Брежнева. Это нами точно установле-но. И придется тебе, голубчик, отвечать за подрыв авторитета наших выдающихся деяте-лей. Статья 70. Антисоветская агитация и пропаганда. Срок до семи лет. Плюс ссылка от двух до пяти. Итого — двенадцать. Может, ознакомишься подробней с законом? На, по-смотри, — предложил Зуев, беря со стола томик УК и протягивая его Нетудыхину.

— Нет такой необходимости, — сказал Тимофей Сергеевич.

— Зря упорствуешь, — отвечал Зуев. — Я же тебе говорю: невинных людей мы не беспокоим. Те времена прошли, когда сюда попадали невинные. Потому предлагаю строить отношения на добровольном признании. Ты рассказываешь — я записываю. Со-гласовываем текст протокола вместе.

— Я пьян и хочу есть! — сказал Нетудыхин. — Позовите сюда Рамона. Пусть сходит в магазин и принесет мне что-нибудь пожрать. У меня болит желудок. Ни на ка-кие вопросы я больше отвечать не буду!

Зуев задумался. Думал долго. Потом поднял трубку и позвонил Рамону.

— Кореш твой тут умирает… От чего, от чего — от голода. Зайди ко мне.

Явился Рамон.

— Вы что там с ним на вокзале, самогон глушили, что ли? — спросил его Зуев.

— Какой самогон? — ответил слегка оторопевший Стас. — Выпили по паребока-лов пива.

— Значит, он с этим партизаном на дорогу расхилял бутылку, — сказал Зуев. Он говорил это так, словно Нетудыхин отсутствовал в кабинете. — Плохо человеку: сильно болит желудок. И есть хочется. Сходи купи ему что-нибудь перекусить.

Нетудыхина поразила осведомленность о Василии Акимовиче. Тимофей Сергее-вич заказал Рамону граммов триста колбасы, если будет, бутылку молока и пресную бул-ку.

— Не будет булки — половинку хлеба.

Когда Рамон ушел, Иван Иванович, глядя Нетудыхину в лицо, сказал:

— Желудок у тебя не болит, Тимофей Сергеевич. Обманываешь. Нехорошо.

— Зачем мне обманывать? — сказал Нетудыхин. — Болит. Я перед отпуском поч-ти месяц лежал с язвой желудка в больнице.

— Болит на второй день после выпивки. Я сам страдаю этим делом. Не понимаю, зачем ты волынишь? Все равно ведь придется раскалываться. Анекдоты ты травишь.

— Можно подумать, что вы их не травите, — сказал Нетудыхин.

— Травим, бывает. Особенно за рюмкой. Но не антисоветские.

— Так в определенном смысле всякий анекдот можно объявить антисоветским. Даже из постельной серии: их герои тоже советские граждане. Получается навет. По ана-логичному поводу Гоголь говорил, что в России вообще нельзя смеяться, так как каждый принимает смех на свой счет.

— Ну, Тимофей Сергеевич, Ленин — не каждый. Ленин — человек исключитель-ный. Помнишь, у Маяковского: "Мы говорим Ленин…"

— Не надо! — запротестовал Нетудыхин. — Это поэтическое видение лично Маяковского.

— Вот-вот, видишь, какой душок из тебя попер. А ты утверждаешь, что не расска-зываешь анекдоты.

— Я не люблю заезженных цитат. Процитируйте еще "Стихи о советском паспор-те".

— А чего — настоящие стихи. Высокогражданские. Если бы ты написал такие, я бы гордился знакомством с тобой. А у тебя они все какие-то мутные, как пивная брага.

— Ну, какие есть. У меня другое мировосприятие. Я далек от Маяковского, — от-вечал Нетудыхин.

— Да, это верно. Поэтому в твоих анекдотах Ленин и выглядит онанистом.

— Не знаю такого анекдота.

— Знаешь, Тимофей Сергеевич. И не раз рассказывал его. Ночь. Смольный. Со-вершается революция. С одной стороны коридора идет Ленин, с другой — Дзержинский. Уже почти разминулись. "Феликс Эдмундович! — окликает Дзержинского Ленин. — Вы на каторге онанизмом не занимались?" — "Ну, что вы, Владимир Ильич?" — "Напрасно, батенька! Увлекательнейшая, я вам скажу, вещь!" И разошлись… Это твой анекдот, Ти-мофей Сергеевич. За такой анекдот семи лет мало, катушку всю надо давать.

— А что вы находите в нем криминального?

— Как что? Это же самый грязный пасквиль, который только можно возвести на вождя.

— Если вы онанизм считаете величайшим грехом человека, то слава Богу, что это еще пока так. Но ведь мне думается, что анекдот можно трактовать и по-другому.