Анатолий Ириновский - Жребий

— Я тебе не Раскачай! — вспылил Олег. — А если Раскачай, то ты — Турок, а не Калиберда! Зачем паспорт? Ты что меня, не знаешь?

— Знаю. Но так положено.

— Паспорта нет. Паспорта я сдала на выписку, — сказала Мария Васильевна.

— Как на выписку?! — удивился Калиберда.

— Я же тебе говорю: Олег уезжает. Ты что, не понял?

— Значит, придется изымать его из паспортного стола.

— Ну, это твое дело, — отвечала Мария Васильевна, хотя еще два дня тому назад она получила паспорта, уже выписанными.

Олег допил чай.

— Теперь можно идти, — сказал он. — А то ведь неизвестно, сколько там придет-ся быть. Покажу тебе, Тим, наше родное районное отделение милиции — тоже в извест-ном смысле историческое место. Вперед, Калиберда! Мы как законопослушные граждане будем сопровождать тебя по бокам. Чтобы тебя кто-нибудь ненароком не пристукнул. У тебя ведь здесь много недоброжелателей.

— Да, боялся я их! — отвечал Калиберда.

По дороге в участок Нетудыхин просчитал ситуацию. Дурной оборот получался. Если начнется следствие, его обязательно привлекут как свидетеля. Но какие показания дал Тюня? Почему Олег скрывает, что в попойке участвовал и он, Нетудыхин? По сооб-ражениям не замешивать сюда третьего? Или из желания оградить друга от ненужных неприятностей? Хорошо, что об этом ничего не знает Кока. "Какая нелепость, вторые су-тки, как в Рощинске, а уже буду оприходован в ментовке! Неплохое начало для рассказа о посещении родных пенатов."

Вошли в отделение. Дежурный старшина, увидев Олега, заулыбался:

— Раскачаев! Давненько, давненько ты у нас не был.

— Привет, дядя Митя!

— Привет-привет! Что случилось?

— Да тут… Одна шамка утверждает, что я поколотил ее ни за что ни про что.

— А ты ее и пальцем не трогал.

— Ну да.

— Понятно. Народ нынче пошел беспамятный. Наверно, она тебя с кем-то пере-путала.

— Да это не она, а он.

— Все равно… Куда ты его, Калиберда?

— К Лукину.

— Ну, веди… А этот что? — спросил дежурный, кивая на Нетудыхина.

— Друг Раскачаева. Приезжий. Пусть посидит пока здесь.

— Понял. Присаживайтесь, — сказал старшина, указуя Нетудыхину на отшлифо-ванную скамейку.

Нетудыхин сел. Калиберда повел Олега дальше.

Зазвонил телефон.

— Дежурный старшина Воробей слушает! — сказал старшина. — Понятно… Ну… Да пошли ты его, знаешь куда? Мест нет, мест нет… Надо найти место. На одного чело-века всегда можно найти… Понял… Не понял… А-а, понял… Давай… Давай.

И разговор окончился.

Старшина Воробей почесал затылок и сказал мужику, сидевшему тут же, в дежур-ке, за выгородкой:

— Так… Паспортные данные мы переписали с тобой. Теперь перепишем, что там у тебя есть.

— Да шо у меня есть? Шо на мне, то и есть.

— Я ж и говорю, что на тебе.

Утреннее состояние Нетудыхина куда-то улетучилось. Он с профессиональным любопытством наблюдал за происходящей сценой.

— Так, начнем с брюк, — продолжал старшина. — Брю-ки. Какие?

— Простые, х/б.

— Значит, так и запишем: хэ-бэ. Одни?

— Ну а скока ж?

— Од-ни. Что дальше? — Посмотрел на мужика. — Куртка. Запишем куртку. Кур-тка, черная. Тоже хэбэ?

— Да.

— Хэ-бэ. Что под курткой?

— Рубаха.

— Растягайся, растягайся. Так, ру-ба-ха. В клетку. Клеточная… Или клетчатая?.. А как надо писать, а?.. Не, клетчатая, хэбэ. Одна, да?

— Ага.

— Майка есть?

— Есть.

— Май-ка, од-на.

— Трусы?

— Кальсоны пиши, нет трусов.

— Каль-со-ны. Тоже одни. Обувь?

— Ботинки.

— Какие?

— Ну, какие, — обыкновенные.

— А ну покажи. Надо ж их как-то записать. — Мужик задрал правую ногу. — А-а, да это ж рабочие!

— Бо-тин-ки, ра-бо-чие. Од-на па-ра. Носки?

— Не носки — чулки.

— Как чулки, погоди?!

— А так: чулки себе, и все.

— Да как же мы их будем записывать?

— Так и пиши: чулки бабские, обрезанные под носки мужские.

— Да не, не пойдет. Оформим носками.

— Ну, пиши носками — какая разница!

Дежурный ухмыльнулся и сказал:

— Что ж она тебе, курва, и на носки жалась?

Мужик ничего не ответил.

— Все?

— Все.

— Расписывайся.

Мужик взял у Воробья авторучку и узловатой набрякшей рукой вывел свою фа-милию.

— Но ниче, — сказал сочувствующе старшина Воробей, — ты сильно не рас-страивайся. Пятнадцать суток — это чепуха. — Вдруг заорал в раскрытую дверь, веду-щую вглубь помещения: — Лахонин!

— Ну! — послышалось оттуда.

— Тебе пополнение прибыло. Иди забери человека.

Да, такова жизнь: каждому свое. Бесстрастны были римские правоведы.

Около часа просидел Нетудыхин, наблюдая за причудливым течением милицей-ской жизни. И при всех ее изворотах старшина Воробей оказывался на высоте. В этой узкой горловине, которая именовалась дежуркой, он чувствовал себя как опытный лоц-ман.

Наконец, появился улыбающийся Олег, за ним — Калиберда.

— Выпусти их, — сказал он недовольно дежурному.

— Обоих?

— Да.

— Ну, идите, сукины дети, — сказал старшина, — да больше не попадайтесь. Особенно ты, Олег.

— А паспорт мой? — напомнил Нетудыхин Калиберде.

— Олегу я отдал, — сказал тот разочарованно. И добавил: — Нетудыхины здесь действительно жили. На Мира.

— Тогда она называлась улицей Сталина, — учтиво поправил его Нетудыхин.

— Может быть.

— Будь здоров, дядя Митя! — сказал Олег. — Мои найлучшие пожелания вашей Наташке!

— Иди, иди, нехристь, отсюда! И пошибче, — как-то нехорошо сказал старшина.

Они вышли из отделения.

— Ну, организация! Ну, мусора поганые! — возмущенно говорил Олег. — Не до-казав моей вины, они предлагают мне заключить мировую с Тюней. Дурака нашли! Вот этот же Турок, участковый, — это ж такая тварь — от и до! Я ему морду когда-то набил. Он тут с одной медичкой путался. И я к ней подхаживал. Так он меня, троглодит, на пят-надцать суток посадил. Испортил мне прическу, шамка! Надо сматываться. А то, гляди, и в самом деле оприходуют на трешку.

— За что собственно ты Тюню отколотил? — спросил Нетудыхин.

— Да не колотил я его. Раз всего-то и ударил.

— За что?

— Сказать — не поверишь. У меня в сарае лежит однотомник Пушкина. Так Тюня Александра Сергеевича говнюком обозвал. Ты представляешь? Какая-то мразь, мокрица, которая и имени-то человека не достойна, вдруг обзывает лучшего поэта России говню-ком! Я потребовал, чтобы он забрал свои слова назад, — по-хорошему. Тюня заартачил-ся. Ну, я ему и врезал — раз! Он взвыл и унесся. Как он очутился в больнице, не знаю.

— А я где был?

— Пошел перед этим как будто бы отлить. И слинял. Я понял: отправился, навер-ное, к Нелке.

Помолчали. Как-то это не совсем укладывалось в голове Нетудыхина: такая беза-лаберная жизнь Олега и защита им чести Пушкина. Но Олег трепетно относился к Пуш-кину еще в школе, и Нетудыхин поверил ему. Сказал: