Анатолий Ириновский - Жребий

— Правильно сделал. Судья нашелся, срань человеческая!

Впрочем, все, что происходило с Нетудыхиным здесь, в Рощинске, тоже не совсем укладывалось в рамки здравомыслия.

Когда они вернулись домой, Мария Васильевна спросила:

— Ну, что там?

— Да что? — ответил Олег. — Выпустили пока. До выяснения полных обстоя-тельств.

— Кто допрашивал?

— Николай Васильевич. В присутствии Турка.

— Скажи спасибо Николаю Васильевичу.

— За что ему спасибо?

— Что выпустил.

— Ага. А доказательства у них есть? Пьяные показания пострадавшего Тюни?

— Меня он пожалел, а не тебя.

— Ну да, тебя — может быть. Все-таки бывший любовник…

— Олег, когда это было? Сто лет назад.

— Но было же!

— Да ничего там серьезного не было.

— Так я тебе и поверил…

— Бессовестный! — сказала Мария Васильевна.

— Это почему же? — спросил Олег.

— Вот посадят — узнаешь.

— Не посадят.

— И ни одной посылки не пришлю!

— И не надо, обойдемся без посылок. В картишки начну шпилиться.

— Вот так, Тима. Как видишь. И это — постоянно. Душу вымотал!

— Начинается!

— Молчи, идиот несчастный, када мать говорит!

— Чего ты гудишь? Чего ты крылья растопыриваешь?

— А того, что ты хотя бы друга постеснялся концерты устраивать!

— Ладно.

— Не ладно — досадно. Балбес! За тридцать уже. Папа! А его в милицию тягают, как пацана какого-то.

— Вот уеду — не будут тягать.

— Езжай скорее с моих глаз, езжай! Отдохну хоть.

— И уеду!

— От людей меньше срама будет… Сходи хлеба принеси!

— Давай деньги.

— У, ирод! — вдруг злобно сказала она и толкнула Олега.

— Ты меня не выводи из себя! — закричал он. — Я… — он хотел обо что-нибудь стукнуть кулаком, но ничего поблизости не оказалось.

— Давай! Давай! — распекала его Мария Васильевна. — Пусть люди посмотрят, как ты можешь. А то ты на людях все мать винишь. Мать тебе хахлями своими жить ме-шает, а ты — паинька. — И бросила ему рубль.

— Замолчи! — заскрипел зубами Олег. — Замолчи сейчас же!

Осторожно выглянула из спальни бабуля.

— Что за крик? — поинтересовалась она.

Она была в ночной рубашке, и лицо ее светилось восковой бледностью.

— Ничего, мама. Олежка белены вчера объелся. Пройдет. Все будет в порядке. Не волнуйся. — Олегу: — Иди за хлебом!

Тот со злобой хлопнул дверью и ушел.

— Выродок! — крикнула Мария Васильевна ему вслед. — Псих ненормальный! — Бабуля тихо закрыла дверь в спальню. — Кинулся бы на мать — руки короткие!

На некоторое время установилась тишина. Нетудыхин подумал: "Надо бы запом-нить ее… В каком-то неопределенного цвета жилете. Тощая. Ноги тонкие, в простых темных чулках…"

— Ой, Тима, вот так я с ним все время воюю. ("Плоскогрудая…") Если бы сейчас не ты, он бы себя не сдержал. Никакого уважения к матери. Как расходится — ужас! И послать может куда-нибудь подальше. Чтоб не дожить мне до захода солнца! ("Руки за-копчнены…) И друзья у него такие, я тебе скажу. ("Голос с хрипотцей, прокуренный…") Вот тут же, через дорогу, жил напарник по работе и подельник его. Этот хороший, а тот еще лучше. Правду говорят: вылупила и форму закинула. Чтоб другой такой не рождал-ся. Этот только на словах, а тот, как что, — сразу кулаки в ход пускал. Жену бил, матери доставалось под горячую руку — никому в доме покоя не было. Без предела совсем че-ловек. Они и слыгались вдвоем — водой не разольешь. А чем эта дружба кончилась? Устроили на танцплощадке драку. Разогнали всю танцплощадку, стервецы! Оба были выпившие, конечно! Спрашивается, чего туда было идти пьяными? Выпили себе — ну и сидите дома. Какого еще рожна надо? И дали — обоим по пятерке. Суд был показатель-ным. А в лагере тот заработал еще десяточку. И тоже за драку. Убил кого-то, что ли. Си-дит до сих пор. Этот вернулся после второго посада — думала, человеком станет. Так нет, куда там: этаким фертом ходил по городу. Я, дура, опять устроила его в гараж. Бега-ла, унижалась — еле воткнула. Сначала ничего — работает. Женился скоро — тоже как будто бы ничего. Вадик родился… Лет пять так держался. И зарабатывал неплохо, и ка-лым был. Потом — на тебе, как вожжа ему под хвост попала: закрыл Петрушкин, наряд-чик ихний, путевки ему неправильно. Так он что? Подследил того во дворе гаража и да-вай за ним гоняться на машине. Отдавил человеку ногу. Ну не дурак, а? Результат: вы-гнали. За дурость. За бесшабашность свою. — В этот момент что-то на плите вскипело. Сняла крышку с кастрюли — обожглась, лизнула пальцы: — А-а! — Вернулась к столу месить тесто. — А матери опять позор от людей. Натерпелась я от него, Тима, вдосталь. Теперь он с другим корешем слыгался, с Раздайбедой. Хохол. Такой спокойный с виду вроде, прям, мажь ты его на хлеб, как масло. Но пьет, боров! И этого с пантылыку сбива-ет. Он тут, у нас, шоферовал, потом завербовался в Ачинск. Зовет нынче Олега к себе. Ну, скатертью им дорога, пусть едут. Дня через два-три вернется Татьяна — пусть улету-чиваются. Пусть попробуют самостоятельной вольной жизни. А то они мной недоволь-ны. Мама им наготовь, постирай, убери за ними — мама плохая. А сами — ни за холод-ную воду. Что-нибудь починить во дворе — не допросишься. Я им говорила: не хотите жить вместе? Плохая я для вас? — Убирайтесь! Изыдите от меня. Без вас проживу. Жила и проживу. И не клятая была, и не мятая. Так она ж его все время подшкиливает: чего ты пойдешь на квартиру, у тебя свой дом. Люди на тебя будут пальцем показывать… Но я-то им не враг. Я-то хочу им добра. Они молодые, у них еще все впереди. Что надо, я все им отдам. Пусть только мне дадут дожить спокойно и оставят за мной Вадика. Все равно ведь они ребенку не в состоянии дать нормального воспитания. Их самих еще надо вос-питывать. А мне, на старость, будет чем заниматься. Ой, Тима, если тебе рассказать обо всем, что тут происходит, повеситься можно. Хотя бы ты на него как-то подействовал.

На эту благую просьбу Нетудыхин ничего не ответил. Мария Васильевна продол-жала дальше разрисовывать похождения сына, пока тот не вернулся из магазина.

Олег положил буханку хлеба на стол и рядом — демонстративно сдачу с рубля.

Мария Васильевна пересчитала сдачу и убрала хлеб.

Олег сказал Тиму:

— Пошли ко мне, что ли. Перекурим хотя бы свободно…

На самом деле Олег принес бутылку белого вина и жаждал похмелиться.

Нетудыхин от похмелья отказался.

— Не могу даже смотреть на эту гадость! — сказал он и вздрогнул, видя как Олег опрокидывает стакан с вином. — Б-р-р, отрава!

— Лекарство! — кряхтя, возразил Олег.

— Да. Для притупления мозгов.

— Может быть, человеку иногда и надо, чтобы мозги у него попритупились. А то душа начинает болеть: гневлю Бога, не так живу, не тем занимаюсь. Побудешь тварью ничтожной — через некоторое время острее чувствуешь себя человеком.